Искуситель

Из Нидерландов я направился в Рурский бассейн — этакую промышленную пустыню с оазисами угольных шахт, терриконов и сталелитейных заводов. Затем через Вильгельмсгавен, Бермен и Гамбург приехал в Киль. Там я окунулся в иную атмосферу: своеобразную смесь несколько педантичного интеллигентского отношения к технике с верой в историческое предназначение Германии, агрессивной уверенностью в том, что Германии как обладательнице лучшей техники предначертано мировое господство.

Следующую после Германии остановку я сделал в Швейцарии. Меня удивило, до чего важную роль играет судостроительная техника в этой сухопутной стране. Швейцария не только производила судовые двигатели и судовое электрооборудование для сопредельных морских держав, но и сделала своей монополией конструирование и изготовление двигателей для озерных и речных судов, а также для барж, плавающих по Рейну.

…Обратному пути домой из Триеста был свойствен осенний привкус, столь отличный от духа освобождения и предвкушения, которым проникнута поездка в отпуск в Европу. Во время плавания я успел заново продумать сделанную работу.

Много времени уделял я чтению и перечитыванию трудов Вудбери. Благодаря тому, что он снабдил меня ключом к своему строю мыслей, мне стали ясны многие положения, которые иначе от меня бы ускользнули. Литературный стиль Вудбери отличался резкостью и колкостью, как и следовало ожидать, судя по характеру старика. Эти труды с удовольствием прочел бы и непосвященный.

Математическая мысль у него работала не строго научно, а скорее интуитивно, и значение многих формул я осилил лишь после того, как самостоятельно проделал долгие выкладки с карандашом и бумагой. Отношения с профессиональными математиками у Вудбери сложились натянутые. Профессиональные математики поносили его за недостаточно строгую научность изложения. Он, в свою очередь, клеймил их как узколобых формалистов, играющих в искусственно надуманную игру по произвольным правилам методологической корректности.

1909—1913

В Америку я вернулся, убежденный в том, что Вудбери открывает нам новую эру математической техники. Правда, я понимал, что до окончательного торжества его усилий далеко: пока ведь нет новых практичных устройств, невозможно реализовать его новые принципы. И даже с появлением таких устройств эти принципы не будут реализованы полностью, пока другие умы не научатся поспевать своею тяжелой поступью за безудержным полетом титанического воображения Вудбери.

Я отчитался перед Уильямсом о результатах поездки и получил от него новые задания. Мой доклад он выслушал, со вниманием и интересом. Попутно вставил несколько метких реплик о людях, с которыми я встречался, и о том, как различие национальных мировоззрений проявляется в технике. Особенно заинтересовала его моя встреча с Вудбери и, в частности, то, как я оцениваю потенциальные возможности его работ.

— Никогда не мог одолеть ни одной его статьи, — сказал Уильямс. — Человеку, не подкованному в математике вроде меня, они недоступны. Но я неоднократно ломал голову над тем, нет ли там чего–то важного, такого, что рано или поздно нам пригодится. Весьма рад, что и вы придерживаетесь такого же мнения. Держите меня в курсе того, чем он занимается, и делитесь своими соображениями. Вы правы, а ближайшее время мы этого не сможем использовать. Но ведь мы, надеюсь, не сворачиваем своей деятельности. А чтобы не пришлось сворачивать деятельность фирмы, надо шагать в ногу с последними достижениями.

Я решил поменьше распространяться о том, как провел отпуск. Наверное, Уильямс заметил этот пробел в рассказе, ибо в глазах у него сверкнул благожелательным, но ехидный огонек. Впрочем, на подробностях он не настаивал.