Искуситель (часть 2)

- Виноват! Я стоял позади вас и слышал все: это не первое, а второе свидание. Теперь я не скажу: "Ну, Дне провский, держись!" - а подумаю про себя: "Бедный Дне провский - терпи!"

- Да полноте! Как вам не стыдно!

- Впрочем, оно так и быть должно: мужья прекрасных жен созданы для этого.

- Вы, верно, забыли, барон... - сказал я шутя.

- Что вы помолвлены?.. О, нет! Но прежде, чем вы сде лаетесь похожим на Днепровского, ваша будущая супруга успеет постареть, а это совсем дурное дело. Конечно, и тут есть монополия, - прибавил барон с улыбкою, - по всей справедливости, все прекрасное, - а что может быть прекраснее милой женщины? - не должно принадлежать исключительно одному, но, по крайней мере, тут будут счастливы двое, так это еще сносно, а здесь, посмотрите: ну, не грустно ли видеть такое уродливое сочетание весны с глубокой осенью? Через десять лет Надина все еще будет прекрасна, а этот Днепровский... Представьте себе, что он будет через десять лет? Старый изношенный колпак, не стерпимый брюзга, храпотун, в подагре, в хирагре и в раз ных других лихих болестях!.. Когда в супружестве тысячи молодых людей пьют горькую чашу, вы думаете, что этот старый вампир, который заел век прекрасной девушки, останется без наказания?.. Не бойтесь!.. Найдется утешитель - не вы, так другой... А право, будет жаль!.. Посмотрите, как она мила! С Днепровской говорили в эту минуту приятели мои, князь Двинский и Закамский, они только что вошли в ком нату. Надежда Васильевна очень холодно отвечала на веж ливые фразы князя, но, казалось, весьма обрадовалась, уви-дя Закамского.

- Я сейчас от моей кузины, - сказал князь. - Знаете ли что, Надежда Васильевна, ведь я уговорил ее будущей весною ехать на воды. Она никак не хотела послушаться своего доктора; но я уверил ее, что Карлсбадские воды де лают чудеса, и в доказательство привел вас.

- Меня? Да какое чудо сделали со мною Карлсбадские воды?

- Вы приехали с них еще прекраснее, чем были прежде, ведь это не чудо... Надежда Васильевна улыбнулась. Знаете ли вы эту женскую улыбку, которая страшнее всякой злой эпиграммы, эту улыбку, за которую мы стали бы стреляться на двух шагах с мужчиною и которая на ро зовых губках красавицы в тысячу раз еще обиднее? Вызвать эту улыбку на уста любимой женщины - такое несчастье, с которым ничего в свете сравниться не может. Если она предпочитает другого, не обращает на вас никакого вни мания и даже ненавидит вас, вы все еще можете надеяться, но когда, говоря с вами, она улыбнется, как улыбнулась Надежда Васильевна в ответ на пошлую вежливость бедного Двинского, то вы решительно человек погибший: вы должны непременно или зачахнуть с горя, или перестать любить ее.

- Клянусь честью, - продолжал Двинский, - это со вершенная правда! Вы сделались еще прекраснее, и если вы мне не верите...

- Как не верить, князь, - прервала Днепровская, вот уже третий раз, как вы мне это говорите.

- II у a des choses qu'on ne pent assez repeter, madame! (Есть вещи, которые по нужно повторять, мадам! (Фр.)) - пробормотал Двинский, не зная, как скрыть свое смущение. К счастию, ему попался на глаза барон: он узнал в нем своего парижского знакомца и с радостным восклицанием бросился к нему навстречу.

- Вы ли это, Брокен? - вскричал он. - Возможно ли?..

- Да, князь, это я.

- Представьте себе: меня уверил приятель мой, Вольский, который вовсе не лгун, что вы умерли в Пари же...

- На эшафоте? - прервал барон с улыбкою.

- Да, да! Он божился, что видел сам своими глазами...

- Как мне отрубили голову?

- Да! Он рассказывал, что вас казнили в один день с Сент-Жюстом и Робеспьером.

- Скажите пожалуйста!

- И что, взойдя на эшафот, вы очень долго разговари вали с народом.

- Вот уж этого я не помню.

- Ну, можно ли так сочинять?

- Почему ж сочинять? Это правда.

- Как правда?

- Да, мне точно отрубили голову, но, к счастью, я по пал на руки к хорошему доктору: он меня вылечил.

- Что за вздор!

- Право, так.

- Вы вовсе не переменились, барон.

- Да, князь, я люблю по-прежнему быть вежливым и скорее солгу сам, чем скажу о другом, что он лжет, а особливо если говорю с его приятелем.

- Какой оригинал этот барон, - сказал хозяин. - Не угодно ли вам в бостон с дамами? - продолжал он, подавая мне карту. Я отказался. Через полчаса в гостиной стало тесно; но скоро все пришло в надлежащий порядок: партии состави лись, по всем углам гостиной начали козырять, и сам хозяин сел играть в пикет с одним напудренным эмигрантом, у которого в петличке висел орден святого Людовика. Надежда Васильевна пригласила в диванную остальных гостей, то есть меня, Закамского, барона, князя и двух молодых дам, из которых одна была мне знакома. Я хотел сесть подле нее на диване, но хозяйка обогнала меня.

- Садитесь здесь, против нас, - сказала она, показывая на большие вольтеровские кресла. Барон расположился подле меня, а князь и Закамский на другом конце дивана.

- Я надеюсь, Александр Михайлович, - сказала Дне провская, - мы часто будем вас видеть. Я почти всегда дома, мое здоровье так расстроено, и если вас не пугает общество больной женщины...