Искусство драматургии

Открываем 32-ю страницу. Люди все так же мелькают туда-сюда без особенной цели. Входит Квиллери, садится. Появляются пятеро офицеров, разговаривают по-итальянски. Гарри беседует с доктором о том о сем. Доктор удаляется, и Гарри вступает в диалог с Квиллери. Через минуту-другую последний без видимой причины обращается к Гарри: «Товарищ». Автор так описывает Квиллери, когда он появляется на сцене впервые: «Француз. Крайний радикал-социалист, но уравновешенный». Аудитория понимает только то, что он безумен, кроме очень немногих эпизодов, где он действует рационально. Почему он должен быть безумен? Очевидно, потому, что он радикал-социалист, а все крайние радикал-социалисты безумны. Впоследствии его убьют за насмешки над фашистами, но сейчас они с Гарри беседуют о разведении свиней, сигаретах и войне. Это совершенно пустой разговор, и вдруг он — этот социалист — говорит: «Вспомните, сейчас не 1914-й. С тех пор раздаются новые голоса — громкие голоса. Я должен упомянуть лишь одного из них — Ленина. Николая Ленина». Поскольку этот крайний радикал-социалист — сумасшедший и другие персонажи именно так к нему и относятся, зрители, возможно, подумают, что он упомянул еще одного крайнего радикал-социалиста (синоним: сумасшедшего). Затем Квиллери говорит о революции, которая ничего не значит для Гарри, поскольку он не знает, о чем вообще идет речь. Но это как раз и показывает вам, насколько безумны крайние радикал-социалисты.

Теперь мы на странице 44. Действующие лица по-прежнему входят и выходят. Врач оплакивает свою злую судьбу, которая привела его сюда. Они пьют и ведут беседы. Может начаться война, но ни одного признака хотя бы статичного конфликта все еще нет. Ничто не намекает нам и на то, что появится некий герой, за исключением одного безумца, о котором мы упоминали.

Мы обращаемся к 66-й странице, уверенные, что там-то уж наверняка увидим какие-то перемены.

ВЕБЕР. Выпьете, Ирен?

ИРЕН. Нет, благодарю вас.

ВЕБЕР. А вы, капитан Лочичеро?

КАПИТАН. Спасибо. Бренди с содовой, Дамптси.

ДАМПТСИ. Si, signor.

БИБИ (кричит). Эдна! Мы собираемся выпить!

Входит Эдна.

ВЕБЕР. Мне чинзано.

ДАМПТСИ. Qui, monsieur. (Идет в бар.)

ДОКТОР. Это все в голове не укладывается.

ГАРРИ. Тем не менее, доктор, я остаюсь оптимистом. (Смотрит на Ирен.) Пусть сомнение празднует победу — всю эту ночь, — с рассветом снова вернется свет истины. (Оборачивается к Ширли.) Давай, детка, потанцуем. (Они танцуют.)

ЗАНАВЕС.

Мы не можем поверить своим глазам, но так и есть, это конец первого акта. Если бы какой-нибудь молодой драматург осмелился предложить подобную пьесу антрепренеру, его бы спустили с лестницы. Зрители должны разделять оптимизм Гарри, чтобы выдержать такую ударную порцию безнадежности.

Шервуд, должно быть, видел или читал «Конец путешествия», где солдаты, сидящие в окопах на передовой, доходят до душевного надлома в изматывающем ожидании момента атаки. Люди в «Восторге идиота» тоже ждут войны, но между этими двумя произведениями огромная разница. В «Конце путешествия» есть герои, люди из плоти и крови, которых мы знаем. Они пытаются сохранить боевой дух. Мы чувствуем и понимаем, что «большое наступление» может начаться в любую минуту и у них нет выбора, кроме как встретить его и умереть. В «Восторге идиота» героям не угрожает непосредственная опасность.

Нет сомнений, что Шервуд писал пьесу с самыми благими намерениями, но этого недостаточно.

Величайший драматический момент в «Восторге идиота» происходит во втором акте. Он стоит того, чтобы на него взглянуть. Квиллери слышит от механика, — который может ошибаться, — что итальянцы бомбили Париж. Он приходит в бешенство. Он кричит.