Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Вот «Жатва». От золотой полосы пшеницы, вобравшей в себя весь жар лета, пышет, как из плавильной печи. Безоблачное небо и далекое море, замершее в неподвижном мареве, выгорели от зноя. В воздухе ни пташки. Вечереет. Под раскидистой грушей расположилась на отдых группа крестьян.

Пожухшая рыжевато-коричневая листва отбрасывает лишь тень тени. И все-таки им хорошо – восьмерым, усевшимся на снопы вокруг разостланной на земле белой скатерти. Ловкими движениями ножа режут они хлеб и сыр, хлебают деревянными ложками тюрю, выпивают ее остатки через край и закусывают краюхами с творогом. По рукам идет глиняный кувшин, к которому они прикладываются по очереди, высоко поднимая его над головой. В центре внимания сидящая к нам спиной молодка в желтой блузке, темно-зеленой юбке и широченной соломенной шляпе, оставляющей открытыми только кусочек щеки и тонкую шею, с опрятным белым передником на коленях. У нее широкие плечи, осиная талия и величественный зад. Это самая красивая девушка во всей живописи Брейгеля.

И есть еще девятый. Богатырского сложения парень растянулся с солнечной стороны дерева, положив под изголовье красную жилетку. Его поза с рукой, заведенной под затылок, и широко раскинутыми ногами выражает блаженное изнеможение. Потеряв счет времени, он скосил глаза на выдающиеся формы красотки в желтом. Манеры у крестьян Брейгеля точь-в-точь такие, как на гравюре «Жатва» немецкого анонима из круга Ганса Зебальда Бехама[577]. Чего у Брейгеля нет, так это облачка, в котором немец изобразил мечту мужика, отхлебывающего из кувшина: прекрасная молодая особа держит в одной руке цветок, в другой бокал, демонстрируя преображающее действие любви даже на столь грубые натуры. Очевидно, Брейгель рассчитывал на то, что его зрители окажутся догадливее тех, кому предназначалась безыскусная немецкая гравюрка, тем более что не ему одному в Нидерландах она могла быть известна.

Девятеро отдыхают, но работа не прерывается. Какой-то человечек влезает на грушу по лестнице, трясет ветви и собирает опавшие фрукты. Трое жнецов, двигаясь под горку, подрезают крутую стену недокошенного жнивья; из-под косы вылетают перепелки. Пшеница ложится ровными рядами, и идущие следом вяжут ее в снопы. Сокращая золотой остров, навстречу нашим жнецам движутся в горку другие. По меже сюда несут воду, туда – снопы. А за деревней, на соседнем холме, колосится еще не тронутое поле.

В «Возвращении стада» неподвижность природы иная, чем в «Жатве». Обессиленное солнце светит, но не греет. Воздух совершенно прозрачен. Сиротливая синь небес скрадывается рядами свинцовых, сгущающихся до черноты туч, погружающих землю в тень. Листва почти вся опала, но местами еще висит на деревьях ржавой ветошью. Река затягивается ледком, в котором отражается скалистый берег. Самое отрадное место – виноградник, рдеющий на покатом прибрежном холме, – отделено лишь небольшим овражком от лобного места с его ужасными приметами – виселицей с телом повешенного и колесами на высоких шестах.

Стадо коров – неповоротливо-покорная масса небрежно брошенных белых, черных, рыжих, коричневых пятен. Втаптывая в грязь опавшие листья, они, преодолевая инерцию взгляда зрителя, тянутся в деревню. Вот уж миновали середину картины. Розовато-белая с черными пятнами шарахнулась от нас, слава богу, в нужном направлении. Пастух чувствительным тычком подгоняет рыжую. За ними тащится на низкорослой пегой лошадке зябко кутающийся в плащ владелец стада в сопровождении трех пастухов.

Питер Брейгель Старший. Возвращение стада. 1565

Сочетанием красок и шершавостью фактуры эта картина родственна «Хмурому дню». Но в ней много света. Изумительна роща перед входом в деревню. На первый взгляд кажется, что в ней все застыло. Но, приглядываясь внимательнее, обнаруживаешь, что стволы и ветви состоят из прозрачных, переливающихся, мерцающих, искрящихся капелек и крупинок краски, благодаря которым чувствуется в этих деревьях прощальный трепет жизни.

А в сцене «Охотники на снегу» деревья спят. Превратив каждое в тончайшей работы скульптуру из древесины и льда, обернутую темно-коричневой корой и припорошенную снегом, Брейгель расставил их – три большие и одну малую – как столбы храма. Охотники со своей сворой беззвучно проходят под их нервюрами по чистому снегу, на котором еще никто не успел протоптать тропинку. Это придает их движению необыкновенную важность.