Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Чтобы зритель в полной мере ощутил радость живописца, Брейгель усадил на пол облизывающую палец девчонку в надвинутой на глаза красной кепке с павлиньим пером, а к краю картины притиснул углом стола дворянина, одетого по-испански в черное с белым, – вероятно, местного землевладельца[592]. Дескать, сравнивайте, господа, живописное раздолье крестьянского мира с графической скудостью вашего собственного!

Не будем спрашивать, каким образом внутренность гумна вдруг наполнилась светом так, что каждая деталь предстала в натуральной окраске, невысветленной и незатененной. Ведь живопись – это не жизнь, а ее рукотворный образ. Равномерно мощная красочность картины благодаря тому и достигнута, что живописец исключил естественные соотношения света и тени. В натуральном помещении было бы невозможно сделать фотографию или снять фильм с этой свадьбой, не утратив ни глубины цвета, ни ясности деталей.

«Крестьянский танец», написанный тогда же на доске точно такого же размера, правомерно рассматривать как вторую часть диптиха о нравах крестьян. Брейгель изобразил празднование начала кермессы – деревенской ярмарки[593].

Две пары танцуют на деревенской улице под звуки волынки. К ним присоединяется третья. Неистовство пляски передано с непревзойденной мощью. Все шестеро изображены в моментальных и совершенно различных позах. Мы и видим-то каждую пару лишь мгновение, ибо должны представить, как быстро они перемещаются относительно друг друга. Близ центра картины лицо толстухи сию секунду будет скрыто ухарским профилем сухощавого старика, который, подбоченясь, удалым мелким шажком вбежал справа, таща за собой тяжело скачущую партнершу. А ее фигура в салопе, раздувшемся колоколом, с откинутыми назад полами с желтым подбоем, тотчас скроет от нас молодого подскакивающего мужика в красных штанах. Неуклюжие прыжки и топот, рты, судорожно хватающие воздух, – в этом вихре люди превращаются в ритмично движущиеся ноги, руки, корпусы и головы, утрачивая что-либо душевное, не говоря уж о духовном. «Красная вывеска перекликается с красными штанами крестьянина, зеленые штаны музыканта – с зеленой лужайкой, белый чепец женщины – с белыми чулками играющего на волынке, и всюду, как галки, мелькают черные башмаки, войлочные шапки, сумки, жилетки»[594].

А небо безмятежно вечереет, и в неподвижном воздухе не дрогнет ни листочек. Вдали кротко вырисовывается силуэт церковки, а к стволу дуба пришпилен образок Одигитрии, под которым чьей-то благочестивой рукой – возможно, одной из пляшущих крестьянок – подвешен кувшинчик с букетом свежих цветов.

Персонажи картины объединены в пары; в каждой из них проявляются различные свойства человеческой натуры. С забубённого волынщика не сводит глаз пьяный любитель музыки, не выпускающий, однако, очередного кувшина пива, который он готов осушить с музыкантом. Девочка показывает, как надо танцевать, малышке, доверчиво вложившей в ее руку свою пухлую ладошку; на рукаве у меньшой болтается бубенчик. За столом спорят так энергично, что того гляди начнется мордобой. Хохочет во всю глотку слепой, к которому прильнула сзади подруга. Парочка целуется. Мужик извлекает из таверны на улицу упирающуюся тетку, с которой хочет пуститься в пляс.

Посредине картины оставлен промежуток. Воспользовавшись им, поднимите взгляд к центру. Там, у забора, вы обнаружите ряженого-дурака в красно-золотистом балахоне, в капюшоне с ушками. Он приветственно машет вам рукой, поздравляя вас с открытием: здесь правит бал не народ и не народная культура, а олицетворяемая этим дураком народная глупость. Брейгель остается верен идее, более откровенно выраженной в рисунке 1559 года «Ярмарка в Хобокене». У нижнего края рисунка виден дурак в таком же одеянии, как в «Крестьянском танце», ведущий за руки детей. Рядом написано: «Глупость ведет людей». Как и на венской картине, люди на рисунке – исключительно простонародье.

Питер Брейгель Старший. Крестьянский танец. 1568

Питер Брейгель Старший. Ярмарка в Хобокене. 1559

А теперь, не отклоняясь от этой вертикали, опустите взгляд. Вы заметите на гладкой земле соломинку, на которую наступил лихой старик-плясун. Вместе с другой соломинкой она образует крест. Тот, кто увидит в этих тонких золотистых линиях только указание на бифокальную перспективу картины, может быть доволен своей проницательностью. Но если глупость – не просто недостаток ума, а смертный грех, то ее последствия не так безобидны, как может нам показаться. В глазах Брейгеля глупость – попрание божественного предназначения человека. Это подтверждается не только бездейственностью церкви и иконы, но и соломенным крестиком, который крестьяне топчут в неистовом танце[595].

Полагают, что сюжет одной из последних картин Брейгеля – «Слепые»[596] – восходит к высказыванию Христа об иерусалимских книжниках и фарисеях: «Они слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму»[597]. В XX столетии большинство историков искусства и рядовых зрителей воспринимали эту картину как произведение трагического жанра[598].