Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Результат выступления папы оказался противоположен ожидаемому: стоило Церкви публично признать достоверность связей между людьми и демонами, как спрос на колдовские услуги возрос чрезвычайно. Особы, бравшиеся погубить урожай соседа или вызвать выкидыш у его жены, стали получать за это деньги, ранее немыслимые. Именно в Германии санкционированная папским Римом вера в демонов и в возможность сговора с ними повлекла за собой издание «Молота против ведьм» – обстоятельнейшего практического руководства по выявлению и искоренению ведовства. С таким же усердием, с каким немцы практиковали магическое сотрудничество с духами и демонами, они приступили к борьбе против них. Пропорционально росту спроса на колдовство росло число доносов на ведьм. Выявленных инквизицией приспешниц дьявола сжигали на кострах.

Истовость немцев в любых делах, доходившая порой до безоглядного самопожертвования или крайней жестокости, была одним из проявлений немецкого житейского идеализма. «Немцы чудной народ! Они сверх меры отягощают себе жизнь глубокомыслием и идеями, которые повсюду ищут и повсюду суют», – сказал на старости лет Гёте[608]. Видимо, этот народ, добавим мы, не умел или не очень хотел отделять идеи от жизни. Относясь к идеям как к магическим жизненным силам, немец мечтал о немедленном внедрении воодушевлявших его идей в жизнь, служил идеям вопреки сопротивлению жизненных обстоятельств и зачастую оправдывал верностью идеям личную безответственность за последствия своих действий.

Способность продуцировать идеи была у немцев сильнее желания обрабатывать их. Пространством обработки идей могло бы быть, помимо индивидуального сознания, некое подобие греческой агоры или римского форума либо виртуальная «республика ученых» – мечта Эразма Роттердамского. Но в Германии не существовало ни того ни другого. Каждый сидел в своем углу, отгороженном этническими, хозяйственными, административными перегородками, и тщился убедить соседей в своем превосходстве, втайне сам не будучи в нем уверен.

В чем у немцев действительно не было недостатка, так это в харизматических энтузиастах, спешивших разрядить свой идейный потенциал в самой гуще жизни. Идеи, нетерпеливо внедряемые в жизнь людьми, не желающими отличать мнимое от действительного, производят эффект взорвавшейся бомбы. Социальные перегородки деформируются, жизнь то и дело выходит из устоявшегося, предсказуемого русла. Используемые в качестве орудий магической практики идеи стирают старые жизненные нормы и противоречия и поляризуют жизнь по-новому. Цепь причин и следствий, напряжение в которой создается брошенными в жизнь идеями, снова замыкается на людях, которые опять-таки продуцируют идеи, неосмотрительно бросая их в жизнь, и так без конца…

Формирующийся в таких условиях национальный характер не может не быть импульсивным и противоречивым. Медоточивая сентиментальность сочеталась у немцев с агрессивностью, наивная жизнерадостность перемежалась с томительным унынием. И все-таки ядром национального характера оставалось рьяное усердие. Менялись лишь цели, на которые этот народ направлял свое неослабное рвение.

Существовала и другая движущая сила немецкого усердия – глубоко укорененное в индивидуальных душах чувство семейной, корпоративной, сословной, государственной зависимости, воспринимавшейся не как обуза личной свободы, но как добродетель[609]. Даже император Священной Римской империи германской нации был, по сути, выборным лицом, отправлявшим свои обязанности под корпоративным надзором князей-электоров. Только в немецкой голове могла возникнуть идея свободы как осознанной необходимости, и вызревала она задолго до XIX столетия, когда наконец получила философическое выражение.

Удивительно ли, что из мистической идеи «подражания Христу», из которой в Нидерландах выросло «новое благочестие» с его «братствами общей жизни», немцы первыми сделали крайние выводы, затеяв ни много ни мало Реформацию христианской Церкви и препоручив защиту Реформации светской власти князей? Надо ли удивляться тому, что протестанты-немцы первыми начали уничтожать в церквах статуи и живописные образа, притом что Лютер не одобрял чрезмерного усердия новообращенных?