Искусство и наука танцевально-двигательной терапии. Жизнь как танец

Я указала Н., что ей следует обратить внимание на ее действия (в частности, на то, что она делает, чтобы разобраться с конкретной двигательной проблемой, с которой она столкнулась), а также на свои чувства и ощущения. Кроме того, я попросила ее посмотреть, знакомы ли ей эти эмоции, и если да, то указать, в каком контексте. В конце концов действия и реакция Н. показали, что проблему в ее взаимоотношениях нельзя свести просто к отсутствию самоконтроля, как она первоначально предполагала. На самом деле действия Н. по отношению к стене, которая здесь служит метафорой «другой стороны», выявили определенный недостаток восприимчивости к потребностям, чувствам и возможностям этой другой стороны, в частности, «позиции», в которой эта другая сторона находится по отношению к ней. Она не смогла правильно предусмотреть ответную реакцию реципиента и подстроить и скорректировать собственные действия так, чтобы соответствовать динамике общения. «Бросая все на него», сообщая своему партнеру все без разбора, она передает другому всю ответственность за адаптацию и корректировку. Она возлагает на него бремя контроля и формирования отношений.

Таким образом, у Н. мы наблюдаем проблему, связанную с границами, отсутствием гибкости, и определенную телесную, поведенческую и когнитивную ригидность: она «бросает и передает мяч» с максимальной серьезностью и концентрацией и, похоже, совсем не осознает проблемы. Конечно, такое серьезное и жесткое поведение в другом контексте или моменте времени может являться преимуществом и даже некоторой необходимостью, как, например, когда ей нужно проявить настойчивость и бескомпромиссность при выполнении какой-то исследовательской задачи. Тем не менее в других обстоятельствах, например в ее отношениях с мужчинами, будет выигрышным более гибкий подход. На самом деле, как мы увидим далее, даже очень жесткие люди могут при правильных условиях научиться проявлять гибкость.

Воздушный шар

На следующем сеансе с Н. я сосредоточилась на движении, имеющем некоторую связь с предыдущим движением. Я предлагала Н. надуть воздушный шар различными способами: например, надуть медленно и осторожно, контролируя объем вдуваемого воздуха, или вдыхая и выдыхая только единожды, и т. д. Податливость воздушного шара позволяет нам иметь определенный контроль над его формой. Когда я попросила ее надуть шар со всей силой, она остановилась и заявила: «Я не могу это сделать, поскольку шар лопнет». Иначе говоря, она поняла, что впускная вместимость реципиента ограничена, и взяла на себя ответственность корректировать свое поведение в соответствии с наблюдаемыми ограничениями. Позднее в ходе этого же сеанса Н., бросая шар вверх и вниз, изучая его свойства и придумывая с ним некий танец, расширила свой репертуар движений; этот процесс продолжился и на последующих сеансах. В результате выявилась ее скрытая способность принимать во внимание других людей и действовать с большей гибкостью, тем самым открыв дополнительные возможности реагирования в межличностных отношениях.

Важно подчеркнуть роль терапевтического пространства, а также особую связь с терапевтом как необходимые условия, позволяющие в нужное время зажечься искре изменений. Я вернусь к этому позже, когда буду говорить о рефрейминге.

Возвращаясь к Н. и воздушному шару, можно сказать, что эти конкретные действия принесли неожиданные дивиденды. В своем дневнике (я обычно прошу моих пациентов описывать свой терапевтический опыт в дневнике)[37] Н. написала, что, к ее удивлению, надувание воздушного шара ассоциировалось у нее с сосанием материнской груди. Ее удивление вытекает из того факта, что акт сосания – это способ «получать» что-то, в то время как надувание воздушного шара означает «отдавать». Более того, Н. соотнесла это со своей постоянной озабоченностью тем, что ей необходимо «вдохнуть в мать жизнь»[38]. Это связано с ее восприятием родителей как холодных, бесчувственных, строго рациональных существ, которых она представляла себе в виде бездушных роботов. Она вспоминает, что дома единственный способ общения был словесным; существовали только слова, и все должно было быть буквальным и явным. Не было места для нерешительности, сомнений, чувств или гибкости. «Меня не удивляло», – сказала она, что мир воспринимался как «жесткий, неизменный, бездыханный». В таком мире иметь яркие эмоции было небезопасно; более того, эти эмоции не могли быть выражены. Если мир был настолько предсказуемым и жестким, это означало, что не только все действия и реакции соответствовали установленным правилам, но также и то, что не существовало никакой необходимости учиться приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам.

Между мячом и воздушным шаром