«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

Разве не печально, что с картин Монтичелли до сих пор не сделано прекрасных литографий и энергичных офортов? Хотел бы я посмотреть, что скажут художники, если какой-нибудь гравер, вроде того, что делал гравюры с Веласкеса, выполнит с них прекрасные офорты? Как бы то ни было, я думаю, что наш долг – стараться с восхищением смотреть на мир и познавать его, а не учить других. Однако эти две вещи могут идти рука об руку. Я завидую той предельной ясности, которую приобретает все у японцев. Это никогда не наскучивает и никогда не кажется сделанным в сильной спешке. Работы их просты, как дыхание, они набрасывают фигуры несколькими уверенными штрихами, с такой же легкостью, как мы застегиваем жилет. Да, мне нужно научиться выполнять фигуры несколькими штрихами. Так у меня будет занятие на всю зиму. После этого я смогу изображать народ, гуляющий на бульварах, улицу, множество других мотивов. Пока я писал тебе это письмо, я сделал с дюжину таких рисунков. Я на пути к тому, чтобы овладеть этим. Но все очень непросто – я стремлюсь к тому, чтобы у мужчины, женщины, ребенка, лошади, собаки, изображенных несколькими штрихами, имелись голова, тело, ноги, руки и все было соразмерно. До скорого, жму руку.

Всегда твой Винсент

689. Br. 1990: 692, CL: 541. Тео Ван Гогу. Арль, среда, 26 сентября 1888

Дорогой Тео,

знаю, что вчера уже писал тебе, но день опять выдался таким хорошим. Очень жалею, что ты не можешь видеть того, что я вижу здесь. С 7 часов утра я сижу перед чем-нибудь совсем простым – круглым кустом, кедровым или кипарисовым, – в траве. Тебе уже знакомы эти круглые кусты, ведь я посылал этюд с садом. Впрочем, вот набросок моей картины – это опять квадратный холст 30-го размера.

Куст зеленый, с легким бронзовым оттенком, трава очень, очень зеленая, поль-веронез с лимонным оттенком, небо очень, очень синее.

Ряд кустов на заднем плане – сплошь неистовые, безумные олеандры. Эти чертовы растения цветут так, что запросто могут подхватить атаксию! На них есть свежие цветы и множество увядших, зелень также обновляется благодаря мощным побегам, которым не видно конца.

Над всем этим возвышается совершенно черный траурный кипарис, по розовой тропинке прохаживаются цветные фигурки.

Это парная картина к другой, тоже 30-го размера, – то же место, но увиденное с иной точки: сад, окрашенный в самые разные оттенки зеленого, под бледным желто-лимонным небом. Не правда ли, у этого сада забавный стиль? Легко представить, как поэты Возрождения Данте, Петрарка, Боккаччо прохаживаются между этих кустов по цветущей траве. Я действительно убрал кое-какие деревья, но то, что осталось в композиции, изображено как есть. Сад загроможден кустами, несвойственными ему, и чтобы добраться до его истинных, глубинных свойств, я в третий раз пишу одно и то же место.

А между тем сад располагается прямо перед моим домом.

Да, этот уголок сада – хороший пример того, о чем я тебе говорил: чтобы добраться до подлинных свойств вещей, следует долго созерцать и писать их.

Возможно, ты поймешь уже из наброска, что линия теперь сделалась простой.

На этой картине краски наложены толстым слоем, как и на другой, парной, с желтым небом.

Завтра я надеюсь снова поработать с Миллье. Сегодня с 7 утра до 6 вечера я опять работал и отрывался лишь для того, чтобы перекусить буквально в нескольких шагах от того места. Вот почему работа идет быстро.

Но что скажешь ты – и как погляжу на это я спустя некоторое время?

Сейчас я смотрю на работу с ясностью ума – или ослеплением – влюбленного.

Ибо для меня эти краски вокруг – нечто новое и невероятно вдохновляющее. Об усталости нет и речи, этой ночью я напишу еще одну картину и принесу ее домой.

Если я скажу тебе, что мне срочно нужны

то все это следует вычесть из вчерашнего заказа.

А также 6 метров холста.

Ничего не могу поделать – чувствую, насколько ясен мой ум, и хочу по возможности запастись достаточным количеством картин, чтобы сохранить свое положение, когда другие в 89-м году также предпримут большие усилия. Сёра, с 2 или 3 громадными полотнами, может выставляться один, Синьяк, упорный труженик, тоже, и Гоген, и Гийомен. И поэтому я хочу к тому времени – не важно, станем мы выставлять их или нет, – выполнить серию этюдов:

Убранство дома[255].

И выйдет, что мы совершенно оригинальны: остальные не смогут упрекнуть нас в том, что самодовольство – это все, что у нас имеется. Будь уверен, я постараюсь сделать это стильно.

Сегодня Миллье одобрил мои вспаханные поля, обычно ему не нравится то, что я делаю, но из-за мягкого цвета комков земли – такого, как у пары башмаков, – это его не покоробило; и незабудковое небо с белыми хлопьями облаков. Если бы он позировал лучше, я был бы очень доволен и он получил бы куда более роскошный портрет, чем тот, который я могу написать сейчас, хотя сам сюжет прекрасен: его бледное матовое лицо и красное кепи на изумрудном фоне.