А вот что безмерно обрадовало меня: вчера я получил письмо от Боша (его сестра – одна из бельгийских двадцатников), который пишет, что обосновался в Боринаже и будет писать там углекопов и угольные шахты. Однако он вернется – собирается вернуться – на юг, чтобы разнообразить впечатления, и в этом случае, несомненно, приедет в Арль.
Я нахожу свои эстетические представления чрезвычайно заурядными в сравнении с Вашими.
Я имею грубую животную потребность. Я забываю обо всем ради внешней красоты вещей, которую не способен передать, ибо на моей картине она выходит уродливой и грубой, тогда как природа кажется мне совершенной.
Сейчас, однако, мой костяк бешено рвется вперед, прямо к цели, отсюда – искренность, подчас своеобразная, того, что делаю я, если, конечно, сюжет годится для моей резкой и неумелой манеры.
Думаю, что, если отныне вы начнете считать себя
Эти края видели и культ Венеры – в Греции по преимуществу художественный, – и поэтов и художников Возрождения. Там, где процветало все это, сможет процветать и импрессионизм.
Что до комнаты, где Вы поселитесь, я придумал для нее особое убранство – «сад поэта» (наброски, которые есть у Бернара, показывают первоначальный замысел, впоследствии упрощенный). В самом обычном общественном саду есть деревья и кустарники, заставляющие грезить о пейзажах, в которых легко вообразить Боттичелли, Джотто, Петрарку, Данте и Боккаччо. Я старался подчеркнуть в декоре то, что образует неизменное свойство этих краев.
И я хотел бы написать этот сад так, чтобы он заставлял думать сразу и о былом поэте этих мест – Петрарке, и о нынешнем поэте этих мест – Поле Гогене.
Сколь бы неумелой ни была эта попытка, Вы все же, возможно, увидите, что, готовя Вашу мастерскую, я думал о Вас с глубочайшим волнением.
Наберемся же смелости ради успеха нашей затеи; всегда чувствуйте себя здесь как дома.
Мне очень хотелось бы верить, что все это продлится долго.
Жму руку,
Боюсь лишь, что Вы найдете в Бретани больше красоты. Может быть, Домье – лучшее, что Вы здесь увидите, но все же многие здешние фигуры – чистый Домье. Вскоре Вы обнаружите за современностью Античность и Возрождение, которые пока спят. Вам дана полная свобода разбудить их.
Бернар говорит, что он, Море, Лаваль и еще один человек обменяются работами со мной. Вообще, я – горячий сторонник таких обменов между художниками, поскольку вижу, что все это занимало видное место в жизни японских мастеров. Я пошлю Вам этюды, которые уже высохнут, в ближайшие дни, и Вы сможете выбрать первым.
Но я не стану меняться с Вами, если Вам придется отдать настолько значительную работу, как Ваш портрет, – он слишком хорош.
Дорогой дружище Бернар,
почти сразу же после отправки моих этюдов пришли посылки от тебя и от Гогена. Я очень обрадовался – вид двух ваших лиц согрел мне душу. Что до твоего портрета – ты знаешь, он мне очень нравится; впрочем, как ты знаешь, мне нравится все, что ты делаешь, и, может быть, никому раньше то, что ты делаешь, не нравилось так же сильно, как мне.
Настойчиво советую тебе заниматься портретами, писать их как можно больше и не сдаваться: позже нам придется заманивать публику портретами – думаю, будущее за ними. Но пока что не будем уклоняться в предположения. Ведь нам еще надо поблагодарить тебя за серию набросков «В борделе».
Браво! По-моему, лучшие – моющаяся женщина и та, которая говорит: «Я обслуживаю мужчин, как ни одна другая». Остальные слишком гримасничают, а главное, слишком нечетки, слишком мало хорошо сложенного тела, плоти, костей.
Но все равно это совершенно ново и любопытно, и остальное – «В борделе» – это именно то, что нужно делать; уверяю тебя, я почти завидую, что ты имеешь чертовски шикарную возможность заглядывать туда в мундире. Эти славные дамочки без ума от него. Стихотворение в конце действительно прекрасно и правдоподобнее некоторых фигур. Ты говоришь громко и отчетливо о том, чего хочешь и во что, по твоим словам, веришь.