«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

Когда мы станем побогаче, я возьму его себе, а он купит тот, за 35 франков. За эту цену их всегда можно найти, а за ту, которую заплатил я, – не всегда.

Я подумал, что, если у тебя скопились этюды, которые занимают слишком много места и стесняют тебя, их можно снять с подрамников и отправить сюда, где для них достаточно места. Я имею в виду кое-что написанное в прошлом году и вообще все, что может стеснить тебя. Париж между тем осенью будет прекрасен. Здешний город ночью – ничто, все черно.

По-моему, обилие газового света, в сущности желтого и оранжевого, делает синий более интенсивным, так как ночное небо здесь мне кажется, как ни странно, более темным, чем в Париже. Если я вновь увижу Париж, то попытаюсь изобразить эффект газового освещения на бульваре.

А в Марселе, наверное, наоборот: мне представляется, что Канебьер[260] прекраснее Парижа.

Я очень часто думаю о Монтичелли, и когда размышляю о том, как описывают его смерть, мне кажется, что не только следует отбросить мысль о том, что он умер пропойцей – то есть отупевшим от выпивки, – но нужно также знать, что здесь естественным образом гораздо больше времени проходит на воздухе и в кафе, чем на севере. Мой друг-почтальон проводит немалую часть жизни в этих кафе – и, конечно, он более-менее пропойца и был им всю жизнь. Но он – полная противоположность отупевшим, его восторженность настолько естественна, настолько толкова, а рассуждает он настолько в духе Гарибальди, что я готов урезать легенду о Монтичелли, пьющем абсент, до тех же пропорций, что и в случае с моим почтальоном. Лист бумаги уже заполнен, напиши как можно скорее. Жму руку и удачи.

Всегда твой Винсент

Когда-нибудь я, может, разузнаю подробнее о последних днях Монтичелли.

Как-то раз госпожа Ларебе ла Рокетт сказала мне: «Монтичелли, Монтичелли! Но он ведь должен был создать великую школу на юге!»

Как ты помнишь, я писал сестре и тебе, что иногда считаю себя продолжателем Монтичелли здесь, в Арле. Это так – но ты видишь теперь, что мы создаем эту самую мастерскую.

То, что сделает Гоген, то, что сделаю я, будет в ладу с прекрасными творениями Монтичелли, и мы постараемся доказать всем порядочным людям, что Монтичелли, сгорбившись над столом какого-нибудь кафе на Канебьер, не умер совсем, что этот славный малый еще жив.

Более того, это дело переживет и нас – мы дадим ему прочную основу.

703. Br. 1990: 708, CL: 552. Тео Ван Гогу. Арль, суббота, 13 октября 1888

Дорогой Тео,

я даже не осмеливался надеяться получить так рано новый перевод на 50 франков, за который очень благодарен тебе.

У меня много расходов, что порой сильно удручает: я все больше сознаю, что живопись – ремесло, которым, вероятно, занимаются очень бедные люди, поскольку оно влечет большие траты.

Но осень по-прежнему так прекрасна! Удивительная страна эта родина Тартарена. Да, я доволен своей судьбой: великолепная и впечатляющая страна, прямо-таки ожившие работы Домье! Ты уже перечитал «Тартарена»? Не забывай об этом! Помнишь ли ты в «Тартарене» жалобы старого тарасконского дилижанса? Превосходный отрывок! А я только что написал этот красно-зеленый экипаж, стоящий во дворе гостиницы. Вот посмотри [иллюстрация на с. 773].

По этому торопливому наброску ты можешь оценить композицию.

Простой передний план – цвета серого песка.

Фон тоже очень простой: розовые и желтые стены, окна с зелеными ставнями, кусочек синего неба.

Два экипажа, самых разных цветов – зеленый, красный, желтые колеса, черный, синий, оранжевый. Все тот же холст 30-го размера. Экипажи написаны в манере Монтичелли, толстым слоем краски. Когда-то у тебя была прекрасная картина Клода Моне: 4 разноцветные лодки на пляже. А здесь – экипажи, но композиция в том же духе.

Теперь представь громадную сине-зеленую ель, простирающую горизонтальные ветви над зеленой-зеленой лужайкой и над песком, испещренным светом и тенями.

Этот уголок сада, очень простой, оживляют клумбы с геранями, написанные свинцовым суриком, – в глубине, под черными ветвями. В тени большого дерева – две фигуры влюбленных. Холст 30-го размера.

Затем, на двух других холстах 30-го размера, мост Тринктай и еще один мост: над улицей проходит железная дорога.

По колориту эта картина немного напоминает работы Босбоома.

Наконец, мост Тринктай со всеми этими ступенями – картина, написанная серым утром, камни, асфальт, мостовая – все серое, небо бледно-синее, две яркие фигуры, чахлое деревцо с желтой листвой. Итак, две картины сложного серого тона и две чрезвычайно яркие.

Прости за эти очень плохие наброски.

Я донельзя утомлен этим тарасконским дилижансом и вижу, что голова не годится для рисования. Пойду обедать, а вечером напишу тебе еще.

Украшение дома понемногу продвигается, и я думаю, что это расширит мое ви`дение и возможность работать.

Его можно критиковать сколько угодно, пусть – лишь бы мне удалось вложить в это душу.