«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма

Но и тогда, думаю, мое безумие не превратилось бы в манию преследования, так как мои мысли в моменты волнения скорее ближе к одержимости вечностью и вечной жизнью.

Так или иначе, я должен быть осторожен со своими нервами и прочим.

Я говорю это лишь потому, что ты ошибешься, решив, что я проявляю хоть малейшую настороженность в отношении этих двух голландских художников. По правде говоря, я лишь после твоего второго письма смог понять, чем они занимаются, и мне будет очень любопытно видеть фотографии их рисунков.

Мне очень хочется написать тебе откровенное письмо, которое ты мог бы прочесть им, чтобы еще раз объяснить, почему я верю в Юг – в будущем и в настоящем.

И попутно рассказать о моей твердой вере в то, что мы вправе видеть в импрессионизме движение, устремленное к великому, а не только школу, которая ограничивается оптическими экспериментами. Так же и с теми, кто занимается исторической живописью или хотя бы занимался ею в прошлом: есть плохие исторические живописцы, как Деларош и Делор, но есть ведь и хорошие, как Эж. Делакруа и Мейсонье.

Наконец, поскольку я решительно намерен не заниматься живописью по крайней мере 3 дня, может быть, я отдохну, сочиняя письма одновременно тебе и им. Ты знаешь, что меня это весьма интересует – влияние, которое окажет импрессионизм на голландских художников и голландских коллекционеров.

Вот очень приблизительный набросок моей последней картины. Ряд зеленых кипарисов на фоне розового неба с бледно-лимонным полумесяцем.

Передний план – пустырь, песок, несколько чертополохов. Двое влюбленных – мужчина бледно-синий в желтой шляпе, женщина в розовом корсаже и черной юбке. Это четвертая картина из серии «Сад поэта», которая украсит комнату Гогена.

Меня ужасает, что я вынужден снова просить у тебя денег, но ничего не могу поделать, и, кроме того, я опять изнурен. Но я верю, что сделанное мной тогда, когда я трачу больше, рано или поздно будет продаваться дороже предыдущих работ.

Впрочем, как я говорил тебе, если бы можно было договориться с Тома, я бы очень хотел вложить в работу еще 200 до приезда Гогена.

Так как это невыполнимо, я поработал, насколько смог, над завершением начатого, сильно желая показать ему что-нибудь новое – и не подпасть под его влияние (конечно, он окажет влияние на меня, как я надеюсь), прежде чем сумею продемонстрировать ему свою несомненную оригинальность. В любом случае он все равно увидит ее в убранстве дома, как оно выглядит сейчас.

Прошу тебя, если это возможно, вышли немедленно еще пятьдесят франков: не знаю, как я смогу выкрутиться без них. Мне очень приятно, что ты перечитал «Тартарена». И наконец, надеюсь, ты пошлешь свое письмо с обратной почтой. Крепко жму руку.

Всегда твой Винсент

712. Br. 1990: 717, CL: 557. Тео Ван Гогу. Арль, четверг, 25 октября 1888, или около этой даты

Дорогой Тео,

спасибо за твое письмо и за купюру в 50 фр. Как ты знаешь из моей телеграммы, Гоген прибыл в добром здравии. Мне даже кажется, что он чувствует себя лучше, чем я.

Разумеется, он очень доволен тем, что ты продал картины, и я доволен не меньше – теперь можно не откладывать кое-какие расходы на переезд, совершенно необходимые, и они не лягут целиком на тебя. Г. непременно напишет тебе сегодня. Это очень, очень интересный человек, и я полностью уверен, что вместе мы сделаем кучу разных вещей. Вероятно, он создаст здесь много всего, и я, надеюсь, тоже.

Что до тебя, смею верить, твое бремя станет чуть легче – смею верить, намного легче.

Я чувствую потребность творить, пока не буду подавлен морально и истощен физически, – именно потому, что, в сущности, у меня нет и не будет другого средства возместить наши расходы.

Что я могу поделать, если мои картины не продаются.

Придет, однако, день, когда люди увидят, что они стоят больше цены краски и моей, в сущности, скудной жизни, которую мы вкладываем в них.

Мое единственное желание, моя единственная забота, если говорить о деньгах или финансах, – не иметь долгов в первую очередь.

Но, дорогой брат, мой долг так велик, что, когда я выплачу его – думаю, мне это удастся, – тяготы, проистекающие из создания картин, отнимут всю мою жизнь, и мне будет казаться, что я не жил вовсе. Разве что создание картин будет даваться мне чуть труднее и я не смогу производить их в таком же количестве.

Сейчас картины не продаются, и я мучаюсь из-за того, что это заставляет тебя страдать, – но если бы ты не слишком стеснял себя по той причине, что они ничего не приносят, это мало заботило бы меня.

Что до финансов, мне достаточно осознать вот эту истину: если человек живет 50 лет и расходует две тысячи в год, он расходует сто тысяч и должен принести также сто тысяч. Сделать тысячу картин за сто франков за свою художническую жизнь – это очень, очень тяжело, но если картина продается за сто франков… что ж… наша задача порой очень трудна. Но здесь ничего не изменить.