Гийомен написал Гогену; кажется, он сейчас на мели, но, видимо, пишет прекрасные вещи. Он обзавелся ребенком, но испытал ужас при виде родов и говорит, что до сих пор все «видится ему в красном». Однако Гоген послал ему превосходный ответ, сказав, что он видел это уже 6 раз.
Здоровье Йет Мауве заметно поправилось, и, как ты, вероятно, знаешь, она с августа живет в Гааге – у еврейского кладбища, почти за городом.
Ты ничего не потеряешь, если немного подождешь моих работ, а пока пусть наши драгоценные приятели спокойно презирают те, что есть сейчас.
К счастью для меня, я знаю, чего хочу, лучше, чем им кажется, и, в сущности, совершенно равнодушен к упрекам в поспешной работе.
В ответ я на днях изготовил картину
Гоген однажды сказал мне, что видел картину Клода Моне – подсолнухи в большой японской вазе, очень красивые, но что ему больше нравятся мои.
Сам я другого мнения, но не думай, что силы оставляют меня. Как всегда, я сожалею – ты знаешь об этом, – что модели редки и, чтобы справиться с этим, нужно преодолеть тысячу препятствий.
Будь я совсем другим человеком, будь я богат, я мог бы форсировать это, но и сейчас я не отступаюсь и медленно веду подкоп.
Если в сорок лет я смогу сделать картину с фигурами, вроде цветов, о которых говорил Гоген, я буду утвердившимся художником, независимо от обстоятельств.
Итак, упорство.
А пока могу сказать, что два последних этюда вышли довольно странными. Холсты 30-го размера, стул из дерева и соломы, весь желтый, стоящий на красных плитках, у стены
Написано на парусине толстым слоем краски.
Я говорил о присылке этюдов, но это не к спеху; речь идет о плохих, которые, однако, послужат для меня документами, или о тех, которые загромождают твою квартиру. Говоря об этюдах в целом, я хочу лишь одного – ясно обозначить позицию. Не устраивай ничего для меня
Еще раз жму руку. Спасибо за все, что ты делаешь для меня.
Дорогой Тео,
для меня тоже давно настало время написать тебе на свежую голову. Спасибо для начала за твое письмо и за купюру в 100 фр., которая была в нем. Мы проводим дни в работе, всегда в работе, вечером, изнуренные, идем в кафе и затем рано ложимся спать. Таково наше существование. Разумеется, здесь у нас тоже зима, хотя порой бывает прекрасная погода. Но я не нахожу ничего неприятного в том, чтобы стремиться писать с помощью воображения, – это позволяет мне оставаться дома. Страшная жара не мешает мне, но холод – не для меня, как ты знаешь. Правда, я испортил написанный мной сад в Нюэнене[267]
и понимаю, что для работы с помощью воображения тоже нужна привычка. Но я выполнил портреты всего семейства – семейства почтальона, чью голову написал до того: муж, жена, младенец, маленький мальчик и шестнадцатилетний сын[268], все очень характерные и очень французские, хотя и похожи на русских. Холсты 15-го размера. Ты понимаешь, насколько я чувствую себя в своей стихии, и это отчасти утешает меня в том, что я не врач.Надеюсь, что буду упорствовать в этом смысле и получать более серьезные сеансы, которые можно оплачивать портретами.
Если мне удастся еще лучше написать
Сейчас я в полном дерьме: этюды, этюды, этюды, и так будет продолжаться еще какое-то время – такая неразбериха, что я просто в отчаянии, – но к 40 годам это даст мне порядок. Порой холст сам творит картину – например, того самого сеятеля, которого я тоже считаю лучше, чем первый.
Если мы выдержим осаду, настанет день нашей победы, пусть нас и не будет среди тех, чьи имена у всех на устах. Стоит вспоминать поговорку: радость на улице, горе в доме.
Что тут сказать? Предположим, нам предстоит сражение, – тогда следует постараться достичь зрелости, сохраняя при этом спокойствие. Ты мне всегда говорил, что гнаться надо за качеством, а не за количеством. Однако ничто не мешает нам во множестве писать этюды, называя их именно так, а следовательно, не делать кучу всего для продажи. Если же, рано или поздно, нам