Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

В календаре торжеств не только выставки – там еще и «молебен в музее-храме Святителя Николая», «возложение венков и лития на могиле Третьяковых на Новодевичьем кладбище в присутствии потомков из России и США» и два (!) дня, утра которых выделены для «приема поздравлений в дирекции ГТГ». От этого веет характернейшим духом советско-православного официоза, на который столь падко наше время. При чем здесь скромники и молчальники купцы-старообрядцы Третьяковы? Ведь главное, что с момента создания и до сего дня отличало и спасало Третьяковку – это именно частное ее существование. И тогда, 150 лет назад, когда она появилась как частное собрание в частном доме Третьяковых, и в 1892‐м, когда была передана в дар городу Москве, и когда была национализирована и из рук Ленина получила в названии слово «имени» Третьяковых, и при советской власти, наводнившей ее тем, от чего Павел Третьяков в гробу переворачивался, и сейчас, когда неспешное ее по сравнению с музеями-собратьями существование омрачается почти только лишь спорами по поводу того или иного взгляда на современное искусство, – все пятнадцать десятилетий своей жизни Третьяковка была чуть в стороне от большого начальства и большой политики. Эту роль она мудро предоставляла другим – от роду имперскому Эрмитажу, от роду же императорскому Музею Александра III (Русскому музею) и, конечно, ГМИИ имени Пушкина, назначенному главным музеем новой столицы и новой империи и обобравшему ради этого коллекции со всей страны. Третьяковке же была отдана роль «первого музея национального искусства», и эту роль галерея играла и играет отменно.

Новая российская государственная идеология до сих пор ищет в искусстве национальный колорит и державное величие. Третьяковка с избытком может предоставить первое, но в азарте первоначального либерализма она почти начисто лишила себя имперского лоска. Никакие вливания советского и постсоветского периодов изменить этот акцент не смогли. Собрание парадных портретов Третьяковки, безусловно, велико, но именно в нем, а не в Русском музее можно найти, например, такие перлы, как посланный Брежневу офицером-самородком портрет генсека.

Для истории отечественной культуры в целом Третьяковка как носитель некоего частного взгляда, безусловно, один из важнейших памятников. И никакие новые здания (будь то гигантский ящик на Крымском Валу или обретающий все более реальные очертания новый корпус на Кадашевской набережной) эту ее позицию не изменят. Внушительный раздел древнерусского искусства, роскошное собрание русского авангарда и очень приличная коллекция современного искусства украшают, но все-таки в виде удачного дополнения то, что собрал Павел Третьяков. Сюда ходят смотреть на саврасовских «Грачей» и репинское «Не ждали», здесь радуются узнаванию картинок из учебников по русской истории для младших классов. Здесь легко представить, как хозяин изо дня в день приходил и самолично перевешивал картины (их становилось все больше, и места катастрофически не хватало), как обхаживал художников, как торговался за каждую понравившуюся вещь, как скупал до половины экспонатов очередной передвижной выставки за несколько дней до вернисажа, как заказывал общественно важные, с его точки зрения, картины, как выбирал рамы и даже иногда сам покрывал лаком холсты. Это было очень частное дело – во благо общества. Хоть на него это и не похоже, но на этот раз общество оказалось благодарным – коллекцию сохранили, здание не разрушили, имя чтят. Даже могилу, как видим, не забыли. Вот только при чем здесь весь этот список официальных торжеств? Покойный Павел Михайлович Третьяков этого не любил – когда в его галерею приходили члены императорской фамилии, он велел говорить, что уехал по делам, а сам запирался у себя в кабинете и читал книжку.

3 марта 2014

От царей до наших дней

Как Эрмитаж празднует свое 250-летие

Любимой игрушкой русских императоров были, конечно, театры, не музеи. Петр I лелеял мечту о музейной деятельности, но Эрмитаж («приют отшельника») на этом месте себе устроил не он, а Екатерина II. В 1764 году для собственного услаждения и ради просветительской пыли в глаза европейских гостей она начала скупать в Европе коллекции и отдельные шедевры, и вскоре ее собрание вполне могло сравниться с коллекциями других европейских дворов. Из частного развлечения в публичный музей Эрмитаж превратил Николай I, когда в 1852 году выстроил для него отдельное здание. Однако доступ публики в музей контролировался императорской придворной канцелярией и не отличался особой открытостью. Соседство с Зимним дворцом, городской резиденцией императора, до конца правления династии Романовых держало Эрмитаж на особом положении, делая из него скорее памятник власти, чем жизнеспособный музейный организм, находящийся в диалоге с современной художественной жизнью. Так что, несмотря на исключительное для России богатство собрания, Эрмитаж, выхолощенной придворной сухостью, застыл в своем развитии где-то с середины прошлого века.