Проиграла Москва и в плане глобализации. ГМИИ расширяется внутри себя, занимая здание за зданием. Эрмитаж, не забыв получить здание Главного штаба и выстроить фондохранилище, ориентирован и на завоевание мира. Начав двадцать лет назад с кооперации с фондом Гуггенхайма, петербургский музей пооткрывал (а некоторые уже успел и закрыть) множество филиалов. Из активно действующих сегодня эрмитажных центров за границей – Амстердам и Венеция. В России – Казань и Выборг. В планах – Барселона, Вильнюс, Омск, Владивосток, Екатеринбург. Когда в начале 1990‐х годов Лувр объявил о своем проекте «Grand Louvre», а Эрмитаж начал расширяться, казалось, что «Большой Эрмитаж» – это негласное соревнование Эллочки-людоедки с заносчивой Вандербильдихой: роскошь почти полностью отданного во владение Лувра каре перебить было явно невозможно. Однако сегодня, когда Лувр открыл свой филиал в маленьком Лансе и готов к экспансии в Абу-Даби, мы видим, что Эрмитаж умудрился создать востребованное направление в музейной моде.
От юбилея старого и почтенного музея ждут консервативного стандарта: выставок с шедеврами из собраний дружественных институций, эпохального показа какого-нибудь малоизвестного в натуре гения, праздничных заседаний, подарков от правительства и народного ликования. По этому рецепту было прокатано 100-летие ГМИИ, выставки которого (прежде всего Караваджо и «Воображаемый музей») надолго войдут в список абсолютных местных рекордов. Эрмитаж решил весь этот порядок нарушить. То есть, конечно, никто от подарков и юбилейного финансирования не отказывается (915,8 миллиона рублей Правительство РФ уже на это выделило). Но основная идеология праздничного года иная. Сам Пиотровский описывал ее в интервью газете «Коммерсантъ» так: «В 2014 году мы никуда ничего возить не будем. Будем отмечать свое 250-летие показами здесь. Чтобы не было этих советских помпезных юбилейных выставок и заседаний со славословиями и обязательным привозом шедевров от не очень-то желающих этого коллег. Мы хотим другого праздника. Вот „Манифесту“ привезем».
То, что основным событием юбилейного года станет привозная, сделанная чужим куратором, идеологически чуждая государственному и чиновному Эрмитажу «Манифеста», никак не укладывается в устоявшееся представление о музее. Каким образом идеологи независимой и на том строящей свою саморепрезентацию панъевропейской «Манифесты», все годы своего существования бегущей от буржуазности и государственности, собираются впрячь в одну телегу коня и трепетную лань, пока не очень понятно. Избранный куратором «Манифесты» упрямый и очень жесткий Каспер Кёниг, несмотря на привоз самых именитых и вполне себе радикальных художников, темой для основного проекта выбирает более чем нейтральную цитату – «С тех пор, как Петербург обрел имя», а девизом – слово «надежда». Он готов бороться с косностью российской цензуры и самоцензуры, но вот готов ли он противостоять мифологии Эрмитажа, очарованию имперского прошлого, пропитавшему все в этом музее воздуху дипломатии и конформизма? Здесь – как в детском вопросе «кто кого победит: кит слона или слон кита?» – нет ответа. «Манифеста» не имеет права быть конформистской. Эрмитаж всегда очень осторожен. Или, перешагнув 250-летний рубеж, музей готов омолодиться и сделать ставку на совсем не своего верного зрителя, а на племя молодое и незнакомое?
Уходящий год в отечественном музейном мире был годом Эрмитажа. То есть, точнее, годом 250-летия Эрмитажа – даты, уводящей больше в прошлое, чем устремленной в будущее. Почти самый старый, точно самый знаменитый и самый помпезный российский музей отмечал свой юбилей широко, громко и так, будто хотел что-то важное о себе всем этим сказать. За этот год страна изменилась кардинально, но Эрмитаж последовательно вел свою линию, которая вроде бы ничем особым от того, что было в последнее десятилетие, и не отличалась, но каким-то нечувствительным образом оказалась зеркальным отражением ситуации вокруг тяжеловооруженного храма искусств.
Основным событием юбилейного года стала привозная, сделанная чужим куратором, идеологически вроде бы чуждая государственному и чиновному Эрмитажу «Манифеста», внешне никак не укладывавшаяся в устоявшееся представление о музее. И выставочная афиша 2014 года не оставляла в этом никаких сомнений – «Манифеста 10» доминировала во всем: и по времени (она заняла лучшие четыре месяца сезона – с 28 июня по 31 октября), и по географии («Манифеста» на две трети раскинулась на весь Главный штаб, а оставшуюся треть распределила по всем зданиям основного комплекса музея), и по количеству звездных имен (рядом со списком «Манифесты» не потускнели, но явно должны были бы сдать свои позиции, хотя бы с точки зрения зрительского интереса, и ретроспективы Маркуса Люперца, и дадаисты с сюрреалистами, и даже сам Фрэнсис Бэкон).