Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Большевики Петербург не жаловали и даже всерьез поговаривали о полном перевозе эрмитажных коллекций в Москву. Дело, однако, ограничилось лишь частью, ставшей центром собрания московского Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Вторым большевистским ударом по Эрмитажу стали знаменитые распродажи шедевров в 1920–1930‐х годах, за несколько лет лишившие Эрмитаж лучших Тицианов (ил. 24), Рафаэлей и ван Эйков. Теперь их можно увидеть, например, в Национальной галерее искусств в Вашингтоне или в австралийских музеях.

В то же время Эрмитаж, как и многие другие советские музеи, значительно обогатился за счет национализированных частных собраний. Вершиной этого процесса стал дележ между Москвой и Ленинградом роскошных коллекций Щукина и Морозова. В результате провинциальный и подозрительный для кремлевских властей Ленинград получил наиболее радикальную часть этих коллекций, например лучших в своем роде Пикассо и Матиссов. Тогда это была ссылка, и вещи складировались в запасниках. Однако начиная с 1960‐х годов именно этот раздел экспозиции – главный туристический аттракцион питерского музея.

Став советским, Эрмитаж выработал свой собственный защитный стиль поведения – надменный, замкнутый, эстетский. Как стареющая дама, всем и каждому дающая понять, что она знавала лучшие времена. Считалось, что «лучшими временами» для Эрмитажа были времена имперские. Однако на основании собственно истории музея этого сказать никак нельзя. Скорее наоборот: после революции музей содержательно приобрел гораздо больше, чем потерял. Получив Зимний дворец в качестве основного – в представлении обывателя – музейного здания, Эрмитаж как бы сделался популярным музеем «о том, как жили цари». Без знаменитых импрессионистов и постимпрессионистов Щукина и Морозова он был бы очень богатым, но никогда не смог бы стать одним из пятерки самых главных мировых музеев. Кроме того, советская бюрократия не оставила музей без своего внимания и превратила скромный штат придворного собрания в раздутый научно-исследовательский институт. Количество хранителей и научных сотрудников в Эрмитаже и сегодня в несколько раз превышает аналогичные показатели Лувра и Британского музея.

Законсервированное понимание своей исключительной родовитости не покидает Эрмитаж до сих пор. Правда, в последнее десятилетие из этого были извлечены неплохие дивиденды. Эрмитаж значительно усилил «имперскую» составляющую своего репертуара. Прошелся по персоналиям, сделав серию «императорских» выставок – «Петр I и Голландия», «Екатерина Великая», «Николай и Александра». Не упускал случая представить и «малых» Романовых вроде императрицы Александры Федоровны, жены Николая I и дочери прусского короля Фридриха, или любимой королевы голландцев Анны Павловны, дочери Павла I. Значительный акцент был сделан на геральдическом содержании музея – как бывшей императорской резиденции. Слова о некоем «эрмитажном стиле и духе» все чаще стали слышаться из уст директора музея Михаила Пиотровского. И без того солидный, богатый и престижный музей стал активно позиционировать себя как музей государственный, как один из символов государственной власти в России. Что лишь подкрепил, получив в 1996 году личное покровительство президента Бориса Ельцина и особую строку в бюджете РФ.

Так активно подчеркиваемая псевдоимперская составляющая идеологии нового Эрмитажа не мешает однако иной его роли – самого западнического российского музея. В этом смысле он наследует культуртрегерской роли старого Петербурга, являясь переносчиком западной культуры. Нестоличная, замкнутая жизнь Эрмитажа в начале ельцинской эпохи позволила музею выиграть там, где важные московские чины не рискнули. Михаил Пиотровский сделал себе имя на либеральной, прозападной позиции в деле о реституции художественных ценностей, перемещенных в ходе Второй мировой войны. Он не предлагал все вернуть Германии, но хотя бы призывал к переговорам по поводу конкретных вещей и коллекций. На его фоне бывший директор ГМИИ Ирина Антонова, и без того дама суровая и партийная, выглядела совсем уж неисправимой сталинисткой – в середине 1990‐х она просто отказывалась обсуждать проблему, заявляя, что это законные трофеи.