Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Искусство Соломона Россина, несмотря на все свои чрезвычайные живописные доблести, очень литературно. Не в смысле укладывания в каждую картину максимального количества повествовательности, сюжетности, а в смысле количества письменных текстов, стоящих за ним. Это искусство, мыслящее себя под Гоголем, Толстым, Достоевским, Пушкиным, Кафкой, Хемингуэем, Чеховым, Василем Быковым и даже Василием Беловым – ровно в той же степени, что под Рембрандтом, Брейгелем, Гойей, Пикассо, Максом Бекманом или Оскаром Кокошкой. Разговор с ними может быть открытым, с цитатами и отсылками, а может быть отстраненным, как бы несущественным.

Россин, конечно, легенда ленинградского андерграунда, но легенда почти стершаяся. Вроде бы так не должно было быть: из своей Тоймы он вернулся через два года – в 1965‐м, но вернулся не в сам Ленинград, а поселился в самой странной из императорских резиденций, усугубленной наличием закрытого ядерного института, – Гатчине. Очень много ездил по стране, сторонясь больших городов и предпочитая совсем не курортную провинцию. А когда поселился в Ленинграде, оказался в самом узком переулке города – на улице Репина, больше похожей на улочку средневекового города, чем на престижный квартал имперской столицы.

Он не сторонился общественных инициатив – был активным участником и даже членом выставкома Товарищества экспериментального изобразительного искусства в 1980‐х; много времени проводил с членами философского кружка – Татьяной Горичевой и Виктором Кривулиным. Мог себе позволить осадить оравшего на художников во время приема выставки гэбиста тихим: «Вы думаете, что искусство создается в ящиках вашего стола?» По силе художественного высказывания мог быть одним из первых культурных диссидентов Ленинграда. Но не был – и вполне сознательно. Его искусство никогда не выступает против чего-то, оно все обращено внутрь. Он мог себе позволить писать советскую икону Зою Космодемьянскую, евреек из гетто и казненного большевиками митрополита Вениамина – исходя из того, что все они жертвы бесчеловечных режимов и в смысле вечности тематики равны другим его героям – блудному сыну, Христу, Богородице, даме с собачкой, детям, юродивым, павшим в бою или умершим в своей постели. На Западе в нем видят художника, вышедшего из советского морока, но здесь, сегодня, он кажется пришельцем иного, вневременного, мира. Поэтому и интересен куда больше заслуженных художественных борцов с режимом, отдавших подчас свой талант на службу именно этой цели. Когда-то французы сочинили выставке Россина роскошное название – «От Пуссена до колхоза». Очень привлекательно, но совершенно неверно. При наличии в его живописи и Пуссена, и колхоза она вообще не о том – она о бесприютности души. Сам он выразился точнее: «Я – вечный жид, освещенный русской печалью».

21 сентября 2011

Музеи захвачены происходящим

Х фестиваль «Современное искусство в традиционном музее» фонда «ПРО АРТЕ» в Петербурге

Современное искусство в Петербурге – изгой. И пока это предубеждение не удалось преодолеть ни Эрмитажу с Русским музеем, планомерно отдающим залы крупным и малым экспозициям, ни галереям, само существование которых вроде бы должно убеждать публику в важности и легитимности этого самого современного искусства. Но нет – и огромные помпезные показы от самого Чарльза Саатчи в Эрмитаже, и постоянно действующий Музей Людвига в Мраморном дворце, и почти обязательные вкрапления «современного» в большие сборные выставки в Русском музее все равно словно прыщ на носу Большого Искусства, которое в общественном сознании только и должно быть допущено в стены этих храмов. Галереи же, наоборот, как бы ни были дороги и рафинированны, погоды на общем фоне не делают – их просто мало и ходят в них одни и те же люди. Ситуацию вроде бы немного изменило появление «фабрик современного искусства» (типа Лофт-проекта «Этажи») и пары больших и чистых частных музеев, но на поверку оказалось, что это прежде всего отличное место для самодельных фотосессий – современное искусство как фон, но не как самодостаточный объект.

«Петербург – город-музей», – дудели и дудят гиды в уши гостей нашего города. И ведь они совершенно правы: более двухсот музеев на далеко уже не пятимиллионный город это, конечно, перебор. Но именно эта сакраментальная формула дала толчок к рождению одного из самых заметных фестивалей Петербурга – фестивалю «Современное искусство в традиционном музее». За десять лет через него прошло пятьдесят пять музеев и сто пятьдесят художников, хоть на месяц, но слившихся в причудливом симбиозе. Идея проекта проста: уговорить «малые» (почти принципиально – нехудожественные) музеи пустить к себе современных художников, а художникам дать возможность обыграть совершенно новое по характеру пространство.