Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Ленинград 1920–1930‐х годов – это священная корова петербургской идентичности. Собственно, от нее прямой отсчет и ведется: Невский проспект Гоголя и желтые дома Достоевского – бесспорная принадлежность «петербургского текста», но именно построение себя как антитезы советской столичной мерзости крикливого оптимизма превратило только что обретший имя покинувшего мир вождя мирового пролетариата город в тот самый Ленинград. Анклав не инакодействия, а инакомыслия. Город, где принято не бороться с советской властью, а отрицать само ее существование, не замечать, играть словами и буквами, делать вид, что царскосельские аллеи тебе ближе по времени вчерашних Первомаев. Город, где вечный плоский небосвод над вечной серой рекой не поддается украшению, где пейзаж способен победить любую идеологию.

В этой местной мифологии обэриуты, и прежде всего Даниил Хармс, играют главную роль. Недаром в середине 1980‐х, когда все разваливалось на глазах, во дворе дома Хармса устраивались самодельные фестивали с вываливающимися старухами, а спектакли по текстам Хармса ставили чуть ли не все подпольные театры и театрики. Алиса Порет – подруга, возлюбленная, несостоявшаяся жена Хармса – долгое время проходила в истории ленинградской культуры прежде всего именно в этой своей роли. Мало кто видел ее собственные работы маслом, а если и видели, то поздние, какие-то «акимовские» композиции; ее первый «заходеровский» «Винни-Пух» (1960) хорош, но полностью вытеснен либо английскими оригинальными иллюстрациями, либо героями мультфильма Хитрука; ее воспоминания о Хармсе (1980) яркие и смешные, но почти чисто литературный анекдот, потому что там факты хромают через один.

Реабилитация имени Порет – заслуга последних пяти лет и дело рук в первую очередь издателя и художника Ирины Тархановой и галериста Ильдара Галеева. Тарханова издала удивительную книгу (теперь уже двухтомник) «Записки, рисунки, воспоминания» Алисы Порет, в которых воспроизведены сотни страниц ее альбомов. Галеев сделал большую выставку Порет в Москве и к ней издал солидный том с репродукциями работ и фотоархивом.

Эти гигантские проекты открыли совершенно новую Порет – не большого художника (им она никогда не была), но верную и очень внимательную ученицу Петрова-Водкина и Филонова, не великого иллюстратора, но последовательного игрока на самой, может быть, активной советской художественной сцене, в детской книге, не инициатора, но идеального зеркала. В ней самой и в ее изобразительных и литературных текстах отразилось время и способы борьбы с ним, главным из которых был смех (ил. 34).

Она была хороша собой, но главный ее портрет – тот, на котором Хармс со зверским лицом и она, надув губки, за ним. Они бесконечно дурили друг друга и чужаков, и рассказы об этих розыгрышах есть сами по себе литературные произведения. Они не были добры, могли по два года подряд доводить тишайшего профессора консерватории своими «подкидышами», куклами, которые подбрасывались ему под дверь, в калоши или в почтовый ящик с записочками, из которых «Береги дитя нашей любви. Твоя Зизи» было самым невинным. Они не хотели лишний раз поминать ссылки и аресты, но много понаписали о своих романах: «Я не имею больше власти таить в себе любовные страсти, они кипят во мне от злости, что мой предмет любви меня к себе не приглашает в гости. Уже два дня не видел я предмета. На третий кончу жизнь из пистолета». Они не щадили друг друга в дневниках и мемуарах (у тех, кому выпало их писать, а не сгнить в тюремной больнице), но и жили друг без друга плоховато. Кучность вообще была спасением – одиночка погибал быстрее.

Фестиваль в Петербурге – о Порет и больше чем о Порет. В нем большая выставка (девять тем, связанных с творчеством Порет: от детских рисовальных штудий гимназии Анненшуле до великой школы Петрова-Водкина, от студии Павла Филонова до знаменитого ленинградского «Детгиза»), лекции про ленинградский дендизм, про дом Порет как салон, про авангардный театр близкого филоновскому кругу Игоря Терентьева, про игры и мистификации, про «двойное существование» в советской культуре. И даже карнавал на Новой сцене Александринки. Карнавал как наиболее адекватное определение этой странной жизни в почти совершенно безжизненном пространстве. На своем позднем портрете Хармса Алиса Порет написала о своем герое и своем времени: «Он был разнообразен – я думаю, от нервности. С Маршаком всегда – верх почтительности, с друзьями – по-мальчишески, с моей мамой – подобострастно, со мной – как Макс с Морицем.

– Оборотень, – говорил о нем Юра Владимиров.

Хамелеон, – охотно поддакивал Саша Введенский».

3 мая 2012

Каменная баба русской поэзии

Выставка «Анна Ахматова: мифология образа», музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме