Получив заряд художественного свободомыслия, собственно акционизмом Польке не увлекся, зато уже в 1963‐м вместе с Герхардом Рихтером, Вольфом Фостелем и Конрадом Люгом придумал «капиталистический реализм». Это чудо-юдо было круто замешано на эмблематике американского поп-арта, марксистской фразеологии и штампах соцреализма. Их первая выставка прошла в мебельном магазине. В это время Польке придумал первого из своих лирических героев – картофелеголового человека, чье существование он запечатлел в творениях из натуральной картошки.
Многолетние скитания Польке между видами искусства – от скульптуры к фотографии, от фотографии к живописи и обратно – это история сложнейших отношений художника с материалом. Он смешивал и разводил, менял основы и связующие, добавлял и убавлял, писал на фотобумаге, переносил фотографии на холст, увеличивал печатный растр до пародийного безобразия, а размеры картины – до их монументальной функции, а то и вовсе превращал холсты в прозрачные и призрачные субстанции. Его очевидная в визуальных и нарративных цитатах связь с Дюрером и другими великими рисовальщиками столь же очевидна в этой почти маниакальной вере в возможности материала. Сам он посмеивался над этой своей страстью: ему нравилось притворяться лишь медиумом, ретранслятором идей, приходящих к нему свыше. В 1970‐е годы он рассказывал журналистам, что создает свои картины по результатам спиритических сеансов с великими художниками прошлого. В 1980‐е сменил амплуа, прикинувшись колдуном, упражняющимся чуть ли не в зельеварении: после того как на Венецианской биеннале 1986 года его гигантские полотна меняли цвет в зависимости от погоды и количества зрителей в помещении, звание алхимика накрепко закрепилось за ним.
В России 1990‐х Польке предстал автором «музыки неизвестного происхождения»: так называлась передвижная выставка из коллекции Института зарубежных связей Штутгарта, показанная в Петербурге и Москве. Чистейшей воды постмодернист, Польке лукавил: его цитаты и отсылки всегда были известного происхождения, а в их разгадывании и состояла интимная сторона разговора со зрителем. Как мало кто во второй половине ХX века знавший толк в визуальной сути искусства, он говорил с нами языком чистой живописи, время от времени снижая пафос дурашливыми цитатами из книг для каких-нибудь домохозяек. Одна из них, например, гласила: «Для того чтобы огурцы долго сохраняли свежесть, нужно покрасить их, будучи „заранее благодарными“». Не знаю, как там насчет огурцов, но быть благодарными художнику зрителям Польке было легко: этот веселый художник дарил им своей живописью настоящее удовольствие.
Он, доживший до девяносто трех лет, конечно, был последним из могикан. Поверить в то, что это человек, создавший мозаичный портрет Ленина на занавесе Кремлевского дворца съездов, который весь советский народ имел честь созерцать во время телетрансляций съездов партии и прочих исторических заседаний хозяев страны победившего социализма, почти невозможно. Но это так – и все последние десятилетия, когда гордый профиль вождя был убран с глаз долой, Андрей Мыльников не только просто жил, но оставался художником и учителем многих и многих поколений живописцев в петербургской Академии художеств.
По большому, гамбургскому счету, художник Мыльников как таковой вообще не о Ленине и даже как-то не очень о советской власти, он о классическом искусстве. Он учился у Игоря Грабаря и на дипломе заслужил от того почти невозможное по высоте тона сравнение с Репиным, был в ополчении, а после, в блокадном городе, сблизился с Иваном Билибиным и успел удостоиться похвалы от великого старца. Он добывал огромные заказы, но был беспартийным. Что, впрочем, не помешало ему занимать все возможные кресла в Академии художеств вплоть до кресла вице-президента (говорят, от поста президента АХ он отказался – просто не хотел переезжать в Москву), а также получить чуть ли не все возможные для деятеля культуры звания и награды. Тут и Герой Соцтруда, и два ордена «За заслуги перед Отечеством» разных степеней, и орден Дружбы народов, и орден Ленина, и Сталинская, и Ленинская премии, и Госпремии СССР и РФ. Полный набор регалий и при этом парадоксальная частность художественного видения.