Искусство оскорблять

У нас, возможно, не плохой язык. Он худо-бедно обеспечивает межлюдские коммуникации и всякие милые глупости, вроде литературы. Но на большее он не способен.

Объяснить иной физический мир с его помощью также невозможно, как дать техническую характеристику «Боинга» используя при этом лишь мычание и хрюканье парантропов, или пересказать Илиаду, при помощи всего двух букв алфавита.

Те слова, что относительно пригодны для описания макромира — полностью обессмысливаются в квантовой реальности и перестают вообще что-либо обозначать. Приспосабливая наши архигрубые формулировки к сверхтонким и малопонятным явлениям, мы прочно запираем от себя смысл этих явлений и искажаем их суть.

Да, других слов и образов у нас нет.

Можно, конечно, хвататься за соломинку сложной терминологии, но как показывает опыт, выручить и она не способна.

Надо набраться мужества и признать, что человеческий язык удручающе беден и не развит. Предъявлять претензии нам не к кому — мы впустую потратили три тысячи лет, развлекаясь земными поклонами, поэмами и самовосхвалением.

Именно бедность и неразвитость языка в ближайшем будущем станет главной проблемой науки, которая будет существенно ограничивать ее развитие.

Почему?

Дело в том, что именно язык устанавливает границы понимания. То, что не имеет никакого словесного обозначения — не имеет и места в мышлении.

(Это особенно обидно с учетом того, что квантовые теории, по всей вероятности, действительно способны дать сверхглубокое и сверхточные расшифровки почти всех явлений физического мира, кроме гравитации.)

Конечно, пытаться можно. Но нужно заранее приготовиться к тому, что большая часть смыслов погибнет и результат будет столь же нелеп как «кот Шредингера».

Давайте разберем это утверждение.

Шредингеровская «драма в ящике» подразумевает (в том числе) некий существенный контраст между «смертью» и «жизнью». На нем и выстроена метафора.

Увы, «жизнь» и «смерть» — это очень примитивные понятия, пригодные для поэмы, но ровным счетом ничего не означающие в серьезных текстах.

Дело в том, что с точки зрения биологии, а тем более и химии и физики, дохлая кошка дохлой не является. Вернее, она никак не может считаться неким «безжизненным объектом».

Если мы попытаемся замерить биологическую и химическую активность в «дохлой» кошке, то мы увидим грандиозный парад жизни.

(Некроз, как известно, запускает весьма живописные биологические процессы.)

В покойной кошке происходит образование и размножение миллиардов новых микроорганизмов и бактерий, свершаются метаморфозы ферментов, аминокислот, газов и элементов. Кошка наполняется удивительными трансмутациями вещества клеток. Подобно невидимому сверхмощному фейрверку по ее организму разлетаются захватившие власть: кадаверин, скатол, путресцин и стафилококки. Преобразовывается материя и весело атакуют друг друга новообразованные газы, кислоты и бактериальные колонии.

А на молекулярном и субмолекулярном уровне картина «дохлой кошки» еще любопытнее. Некоторая (ничтожно малая) часть молекул и атомов вовлекается в некротический карнавал изменений, но основная часть остается стабильной и невозмутимой. Такой же, как, (примерно), в кошке мурлычущей или подстерегающей мышь.

Иными словами, мы с очень большой долей вероятности можем констатировать, что при наступлении «дохлости» на квантовом уровне вообще ничего не произошло. Начиная с уровня химических элементов и ниже, факт т. н. «смерти» воспринят с абсолютным безразличием или попросту не «замечен».

Как видим, т. н. «смерть» ломает лишь биологическую индивидуальность конкретной кошки, но все составлявшие ее «микродетали», разумеется, живут, здравствуют и ждут новых трансмутаций.

(Вряд-ли им суждено когда-либо еще сложиться в кошку, быть может им предстоит стать тыквой, сигаретой или лысиной премьер-министра.)

Драма отсутствует. Свершилась всего лишь еще одна метаморфоза живой материи. Таких метаморфоз ежесекундно происходит (по самым скромным подсчетам) квадриллионы.

Дело в том, что биологическая, а тем более химическая и физическая смерть есть абсолютно недостижимое состояние. По крайней мере, у нас нет ни малейшей возможности представить вероятность такого события.

И разумеется, нет никаких шансов его описать.

У нас есть лишь наше штатное «мычание» парантропов, которые с помощью нескольких звуков, жестикуляции и драматического выпучивания глаз пытаются характеризовать работу коллайдера.

Шредингеровская попытка формулировать кванты с помощью этого «мычания» привела к грандиозной неразберихе.

Именно с легкой руки Эрвина Рудольфа в квантовую механику хдынули слова, словечки, образы и словесные трактовки. Помои человеческой речи затопили непостижимость квантового мира, все исказив, смешав и перепутав.

«Мычание» стало оглушительным и многоголосым.