Искусство терять

Как только они удаляются от главной городской артерии, он сразу начинает гнать как попало. На разбитых, полных выбоин дорогах, обвивающих скалы, он обезумел от нетерпения и, едва увидев несколько метров прямого и ровного шоссе, мчится, готовый кричать от радости, одна рука на руле, другую высовывает из окна, запускает себе в шевелюру или затягивается сигаретой. При каждом ускорении Наима цепляется за ручку над дверцей, и пластмасса так и выскальзывает из все сильнее потеющих пальцев.

Она заставляет себя сосредоточиться на пейзаже, чтобы не думать о риске аварии. Все те же вечно строящиеся дома, те же деревья, украшенные пластиковыми пакетами, те же казармы, вдоль которых она ходила в предыдущие дни, но теперь она знает, что они составляют часть обратного пути (в голове невольно крутятся эти слова, обратный путь, хотя она даже не ведает, куда едет), и смотрит на них с новой сосредоточенностью, как будто – может быть – могла бы их узнать.

По пути она замечает, что женщины встречаются все реже, а одежды на них все больше. Футболки и сланцы девушек Тизи превращаются в традиционные блузы и фата [101]. Еще дальше кабильский платок сменяется мусульманским покрывалом. На улицах Лахдарии (бывшего Палестро) ни одной непокрытой головы. Наима просит Нуреддина остановиться, ей надо достать из багажника шарф, захваченный, чтобы прикрыться, который до сих пор мирно спал на дне сумки. Повязав на голову хлопковую ткань, она смотрится в зеркальце заднего вида и думает, что такой цветной тюрбан никак не позволит ей затеряться в массе женщин в хиджабах, а зачастую и в джеллаба [102], которых она видит на улицах. По ее виду скорее скажешь, что она как будто не религиозную заповедь соблюдает, а собралась на пляж. Черные кудрявые пряди выбиваются на лбу и на затылке. Она отодвигается, насколько может, от окна, не в силах последовать вчерашним наставлениям Рашиды и гордо заявить о своем праве не прикрывать голову.

На перекрестке улицы 5 Июля и дороги к рынку осыпается на тротуар с бело-зеленой витрины маленького магазинчика высохшая краска. Хозяин, сидя перед витриной, задумчиво ковыряет зубочисткой в сильно разреженных передних зубах. Он продает помидоры, горох, оливки, лук. Все это не очень отличается от товаров Клода, только на полках внутри нет больше пастиса, пикона и фернет-бранка. Наима опускает голову, никто не упрекнет ее в том, что она бесстыдно посмотрела в глаза мужчине. Но и взгляни она на него – и тогда не смогла бы узнать Юсефа Таджера, товарища по играм и героя детства Хамида там, в горах. Она никогда о нем не слышала. Машина минует его, даже не сбросив скорости.

Что бы ни говорил Нуреддин в ресторане, он не знает точно, где находится деревня. На выезде из Лахдарии он несколько раз останавливается, чтобы спросить дорогу у солдат, и каждый раз ему отвечают:

– Что, едете к террористам?

Это смешит Нуреддина, и он одобрительно поднимает вверх большой палец. Наиме же совсем не смешно. И все-таки на нее накатывает радость, когда она вытягивает шею к вершинам. Впервые с приезда в Алжир она смотрит на то, что видела ее семья, она это знает. В приступе тревоги, смешанной с восторгом, она звонит отцу:

– Я на пути в деревню.

Он отвечает залпом вопросов:

– Зачем? С кем? Ты кого-нибудь предупредила? Они знают, что ты едешь?

– Все хорошо, – отвечает Наима голосом, который ей самой кажется до странного безмятежным. – Не беспокойся. Я только хотела спросить, можешь ли ты помочь мне найти дом.

– Я ничего не помню, Наима. Совсем ничего! В чем мне признаться тебе, чего ты от меня хочешь?

Она не знает. Может быть, пусть бы просто сказал ей спасибо.

Старая машина начинает подъем по узким горным дорогам к хребту, которого больше не видно – он теряется среди сосен, цветов и фиговых деревьев. Тридцать три километра отделяют Лахдарию от деревни, но у них уходит бесконечно много времени, чтобы проехать их по этой извилистой дороге. Нуреддин больше не выпускает руль. Он сосредоточился на крутых виражах, обещающих прыжок в бездну тому, кто не впишется в поворот. Теперь военных на пути нет – лишь иногда пастухи. Нуреддин замечает, что Наима съежилась на сиденье.

– Что не так? Я плохо веду?

– С тех пор как мы выехали из города, я не видела ни одной женщины, – тихо говорит она.

Он пожимает плечами с некоторой горечью.

– Это верно, здесь теперь в силе законы ислама…

Полчаса спустя они, однако, видят женщину, окруженную стадом коз. Они думают, что она стоит к ним спиной, но, проезжая мимо, понимают, что на ней черный ситар, такой плотный, что не определишь, с какой стороны лицо.

– Бэтмен в горах, – говорит Нуреддин, и оба прыскают со смеху.

Запах сосен, заполнивший тряскую машину, кажется таким же тяжелым и липким, как сама смола. Ближе к Цбарбару вновь появляются будки военных, а за ними внушительные сторожевые башни.

– Здесь действительно был вип-квартал бородатых в «Черное десятилетие», – лаконично комментирует Нуреддин. – Военные подожгли лес, чтобы их выкурить… Километры деревьев развеялись дымом.