Искусство терять

Та, краснея, благодарит. Она вдруг понимает, что не привезла ни фотографий, ни подарков, даже шоколадки детям. Йема прокляла бы ее за то, что посмела явиться к родне с пустыми руками (воспоминание Наимы: в тех редких случаях, когда Йема приезжала к ним, вернее, ее привозил кто-то из детей, она всегда брала с собой килограммы сладостей и миндаля – это не художественное преувеличение, действительно несколько килограммов, – и Хамид, хоть и вздыхал на эту архаичную традицию, всегда принимал пузатые сумки).

Чтобы хоть отчасти извиниться за свою невежливость, она показывает несколько снимков в телефоне: Хамид и Кларисса на прошлое Рождество (в руках у них бокалы с шампанским), Мирием в баре напротив своего дома в Бруклине (отчетливо видны пивные краны), Полина и Аглая на пикнике в Бютт-Шомон (бутылки красного вина в траве). Наима до сих пор не замечала, какой важной частью их повседневной жизни стал алкоголь. Она не знает, что думает на эту тему родня с гор, но ведь никто не предложил ей банку холодного пива с дороги (а она об этом мечтала). Следующий кадр с последнего вернисажа в галерее – она позирует с Камелем перед очертаниями дракона из ржавых гвоздей. Он обнимает ее за шею.

– Твой муж? – спрашивает Малика.

Она отвечает: «да», даже не задумываясь, в надежде, что положение замужней женщины заставит забыть вездесущий алкоголь. Она не хочет, чтобы после ее отъезда родня – о которой она ничего не знала до сегодняшнего дня и одобрения которой никогда не искала – описала бы ее словами Мохамеда: шлюха, забывшая, откуда она родом. И все же – от этой мысли на нее, словно глоток воздуха, вдруг накатывает гордость – это она стоит здесь, с ними, в душной гостиной. Она, а не Мохамед, который со всеми своими речами об Алжире никогда не выезжал за пределы департамента Орн.

Малика показывает пальцем то на телефон, то на людей в комнате: она предлагает сделать групповой снимок. Все поднялись и сгрудились вокруг Хамзы, двигаясь неловко, мелкими шажками, свесив руки. Дети встали на диванчик, остальные теснятся вокруг неподвижного старика. Наима готовится их сфотографировать, но Реда берет телефон у нее из рук и делает ей знак встать к родне. Проскользнув между Лейлой и женой Омара, она чувствует, как ручки Шемс ложатся ей на плечи, точно два маленьких зверька. Они стоят прямо, улыбающиеся, напряженные, ожидая освободительного щелчка, которого все нет. (Еще одно воспоминание Наимы – из первых видео, снятых Хамидом после покупки видеокамеры. В гостиной в Пон-Фероне ее дяди и тети кричат и гримасничают в объектив, только Йема сидит неподвижно и очень прямо, несмотря на смех Клариссы за кадром, повторяющей ей: «Это не фото, это фильм, вы можете двигаться».) Не нажав на кнопку, Реда кладет аппарат и, выбежав, что-то кричит во дворе. Из розового и желтого домов выходят трое мужчин и три женщины – Наима и не догадывалась, что они так близко, – и входят в комнату. В их носах, глазах, осанке есть что-то от Али, что-то от Хамида, что-то от Далилы – неуловимые детали, которые легко могли бы остаться незамеченными и еще больше подчеркивают неуместность лица Шемс-Мирием. Они присоединяются к группе, улыбаясь, и нарисованное в воздухе древо как будто становится реальным, каждый кружок заменяет лицо, каждая морщинка на руке ищет такую же у соседа. Не все жители трех домов здесь – кто-то работает, кто-то, может быть, не вышел, и потом, не хватает Аззедина, призрачного кузена, того, что погиб в 1997-м на фальшивом блокпосту и не раз упоминался в Затверженных Речах о невозможности возвращения, но Наима не замечает бреши из-за того, что его нет. Она чувствует только тепло, исходящее от множества тел в комнате, вдруг ставшей слишком тесной. Реда делает несколько снимков, и группа вновь рассеивается по дому.

И тут со двора слышится голос Нуреддина:

– Я уезжаю, Наима. Хочу вернуться до ночи. Ты как?

– Останься на ночь, – предлагает жена Омара так быстро, словно в ней сработал какой-то автоматизм.

Эти слова Наима поняла. Она столько раз слышала их от бабушки и теток, чаще всего сказанных напрасно, потому что Хамиду всегда претило ночевать в квартире в Пон-Фероне, где он вырос. Она окидывает взглядом своих родных, которые ждут ответа, теплые улыбки женщин и детей, равнодушного Омара и суровое лицо старого Хамзы, который бормочет:

– Кто-нибудь видел, как ты сюда приехала?