Искусство, восприятие и реальность

Очевидно присутствующие докучные искажающие черты даже на самых «точных» картинах, с некоторыми оговорками, не воспринимаются критично защитниками теории, отождествляющей изображение с иллюзией. Иллюзии не обязаны быть совершенными, и мы при спонтанном восприятии[98] постоянно «пропускаем» изъяны поверхности и игнорируем искажения, связанные с несовершенством глаза (пылинки, последствия близорукости и т. д.). Однажды усвоив, как нужно смотреть сквозь частично искажающую текстуру картин и фотографий, мы попросту будем видеть предметы так, как если бы они реально присутствовали.

Однако подлинные трудности кроются в обманчивой фразе «однажды усвоив, как выглядят вещи», ибо она фактически признает, что во многих случаях предмет на картине в некотором смысле отнюдь не выглядит так, как выглядел бы, если бы он действительно находился за плоскостью холста, – и столь серьезные отклонения от обычного ви́дения нельзя списать со счета с помощью приведенной выше отговорки. Чтобы смотреть на женщин Пикассо как на женщин (то есть видеть так, будто это женщины, стоящие за холстом), нам придется обзавестись ключом к интерпретации, аналога которому нет в обыденном восприятии. В частности, нам придется научиться различать «точное» изображение зеленого лица и зеленое изображение белого лица. Но как только мы примем – а без этого никак – такую важную поправку на «технику изображения», тождество изображения и фиктивного представления, или «иллюзии», потеряет свою привлекательность. Вместо фразы: «К есть изображение П, потому что смотреть на К – это, с определенными оговорками, связанными с несовершенством и искажением, то же самое, что смотреть на П (видеть К – это как будто видеть П)» – мы теперь должны сказать нечто в ином роде: «В принципе, К есть изображение П, если К похоже на П, согласно с условностями, заключенными в стиле и технике художника». Теперь возникает вопрос, какова роль сохранившейся отсылки к «выглядит так, как если бы перед нами был П». В случае чрезмерного искажения, следует ли по-прежнему говорить, что мы видим – и должны видеть – нечто, что выглядит так, будто оно находится за холстом? Не слишком ли это окольный способ сказать очевидное: если мы знаем, как Пикассо в свой кубистский период изображал женщин, мы обязательно поймем, что на картине изображена женщина?[99] Добавляется ли к этому что-либо кроме настойчивого утверждения о том, что мы «видим картину так, как если бы» это было действительно что-то настоящее? Я склоняюсь к мысли, что теория уже размылась настолько, что превратилась в бесполезную мифологию.

Наконец, стоит отметить, что рассматриваемую здесь точку зрения можно заподозрить в редукции «изображения» к «сходству». Действительно, вместо того, чтобы сказать: «К выглядит так, как будто перед нами П», мы с тем же успехом можем сказать: «К имеет сходство с П» (при том что мы знаем, что П перед нами нет). Большинство сторонников теории иллюзии на самом деле предполагает, что в ее основе лежит определенное представление о сходстве между изображением и его предметом. Это заслуживает отдельного рассмотрения.

Изображение как подобие. Мы говорили, что любая правдоподобная концепция изображения, включающего в себя иллюзию (то, что предмет картины как бы перед нами), должна допускать все заметные различия – от выборочности до явного искажения – между предметом, как он изображен, и предметом, как он выглядел бы в реальности. Только когда художник намеренно и целенаправленно пытается нас обмануть или ввести в заблуждение, мы получаем приближение к полной «имитации». Излюбленный способ допустить элемент несходства даже в самом «точном» изображении – задействовать понятие подобия: теперь картина воспринимается не «как если бы» предмет был перед нами, а как если бы перед нами находилось нечто похожее, нечто подобное на предмет.

Эту точку зрения сформулировал профессор Бердсли[100]: «„Рисунок Х изображает объект Y“ означает, что „в Х есть некий участок, в котором больше сходства с внешним обликом Y, чем с объектами любого другого типа“»[101].

Видя достаточно упрощенную концепцию сходства или подобия (в нашем контексте они синонимичны), легко выдвинуть сокрушительные возражения против любой попытки в размышлениях об изображении поставить подобие во главу угла. С одной стороны, фотография или картина, воспринимаемые как физические объекты, совсем не похожи на лошадей, деревья или моря, и есть какой-то вывих в предположении, будто «рисунок» обладает бóльшим сходством с деревом, чем с морем. (Ср. вопрос, похожа ли почтовая марка больше на человека, чем на кусок сыра.) С другой стороны, если мы примем формулу Бердсли за небрежное высказывание о том, что внешность или вид «рисунка» должен «обладать бóльшим сходством» с видом дерева, чем с видом моря, мы просто погрязнем во всех терминологических трудностях, которые возникают в связи с любой концепцией сравнений между такими сомнительными объектами, как «виды»[102].