Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953

Грузинские случаи, описанные в данной главе, конечно, не уникальны. Это вариации на тему. Советское государство могло искоренить практику подношений среди государственных служащих и населения не больше, чем отменить религиозную веру или традиционную музыку. По всей стране люди просили должностных лиц вступиться за друзей или родных, иногда за определенную цену. Должностные лица часто не находили сил отказать. Здесь тут же приходят на ум русские крестьянские традиции обмена подарками и угощения, и стоит отметить, что взятки в деревне чаще всего носили «натуральный» характер, принимая форму продуктов (яйца, мука, цыплята) или напитков (водка, самогон). Традиции благодарности и ожидания взаимности свойственны не одной культуре; в границах СССР (как и во многих других обществах) можно было найти немало культур с похожими чертами. Русский судья Шевченко, например, показал по другому делу, что некий Семашко, выставив судье водку с закусками, в его понимании дал «маскированную взятку -закуску к выпивке, после которой я уже не мог отказать ему в его просьбе»⁴⁸.

Очевидно, что в 1946-1953 гг. центральные партийные органы с величайшей настойчивостью требовали выявлять и преследовать взяточников-судей. Над делами о взяточничестве, возбуждаемыми в конце 1940-х гг., прокуратура, по-видимому, работала, отталкиваясь от некоего «образцового» нарратива (о чем пойдет речь в главе 8). Одна из его сюжетных линий вела к грузинам ввиду их «кланового сознания», первостепенного почитания взаимных обязательств и готовности «покупать» судебных работников. С точки зрения прокуроров, среди грузин прочно укоренилась своего рода культура постоянных, отчасти замаскированных под подарки, напитки, фрукты взяток и «племенных» обязанностей оказывать помощь друг другу. Чтобы добиться осуждения обвиняемых, прокуроры не только прослеживали пути взяток, но и сами их создавали, истолковывая невинные или неоднозначные встречи и обмен угощениями и подарками как преступный сговор.

Вердикт

Чичуа всегда категорически утверждал, что не опускался до взяточничества, несмотря на нескончаемые мольбы посетителей. Недобросовестные следователи прокуратуры, по его словам, сильно преувеличили приписываемые ему преступления: «Ни один свидетель в суде не сказал того, что было написано на предварительном следствии. Следователь Голинков хотел меня сделать взяточником. Чем хотите меня называйте, но я не взяточник». Множество следователей, заметил он, носом землю рыли, пытаясь найти кого-нибудь, кто дал ему взятку, но так никого и не нашли⁴⁹. В доказательство своей невиновности Чичуа заявил, что не нуждался в дармовых мясе и вине от граждан, поскольку у него и жена, и дочь, и зять работают. Жил он по средствам; его семья в Тбилиси до сих пор проживает в коммунальной квартире⁵⁰. Да и вообще, сказал он, брать взятки постыдно⁵¹. «Я старался сохранить честь члена Верховного суда», – настаивал Чичуа и уверял, что разрешал дела «по своей судейской совести»⁵².

Дело Чичуа рассматривалось на закрытом заседании под председательством трех членов Верховного суда СССР. В заключение процесса в марте 1952 г. суд признал Чичуа виновным по двум пунктам обвинения в злоупотреблении служебным положением и по одному пункту во взяточничестве. Его приговорили к 7 годам лишения свободы и исключили из партии. Чичуа яростно протестовал против своего осуждения, заявляя, что это плод огромного недоразумения. Хотя сегодня, с расстояния прошедших лет, наверняка знать нельзя, но показания и материалы, представленные на процессе и в порядке надзора, как будто говорят в пользу Чичуа. Собственно, судьи сняли с него множество обвинений во взяточничестве, за одним исключением: речь идет об инциденте с 30 кг свинины (как показали более поздние свидетельства, скорее всего, сфабрикованном) и обеде с предполагаемым посредником Еремадзе. (Последний получил 4 года тюрьмы, а Букия, якобы предлагавший взятку за освобождение сестры, – 2 года⁵³.)

Заключение

В этой главе важные неформальные отношения, характерные для послевоенного периода, показаны в новом свете. Выводя на первый план личную инициативу и строительство личных и этнических сетей, данное исследование бросает вызов стереотипам по поводу запуганного и парализованного послевоенного советского общества, а также ставит под сомнение популярный карикатурный образ продажного по самой своей сути советского бюрократа.