Исландская карта. Русский аркан

— Тогда какого черта баркентина так торопится, Павел Васильевич? Бьюсь об заклад, она преследует нас! Прошу разрешения привести корвет в боевую готовность… хотя бы под видом учебной тревоги.

Пыхачев нехотя кивнул.

Нет лучшего способа заставить людей шевелиться, чем дробь-тревога. Минута — и все на местах, и корвет готов к бою. Жаль, что паровые котлы не люди и не могут столь же быстро исполнять приказания.

В топках гудело пламя. Лейтенант Канчеялов приказал не жалеть дерева и пропитанных керосином тряпок, дабы скорее занялся уголь.

— Еще минут тридцать, — передал он Враницкому через вестового.

Старший офицер чертыхнулся. Неизвестно почему чужое судно, не идущее по боевой мощи ни в какое сравнение с «Победославом», тревожило его одним своим присутствием. Да еще и нагоняло! Осторожный Враницкий обшаривал биноклем горизонт, ждал какой-нибудь каверзы.

Взглянул на баркентину еще раз — и замер, не веря глазам.

Неужели Андреевский флаг?

Через десять минут в том не осталось никаких сомнений. Соотечественники?..

— Продолжайте следовать прежним курсом, — распорядился Пыхачев, выслушав доклад старшего офицера.

Каким прежним? Миновав мыс Нодзима, корвет повернул на норд, нацеливаясь на вход в Токийский залив. Приказ приказом, а выполнять его буквально — дураков нет. Сам же каперанг выбранит и будет прав.

Запустив машину, пошли быстрее, держа, однако, средние обороты. После истории с зубчатым редуктором Пыхачев и Враницкий по молчаливому согласию избегали менять передаточное число. Баркентина продолжала нагонять корвет, но приближалась теперь медленнее.

К Враницкому, барабанящему пальцами по перилам мостика, подошел Розен.

— Вы можете счесть меня сумасшедшим, — негромко произнес он, — но я, кажется, догадываюсь, кто гонится за нами.

— Кто же?

— Один очень упрямый человек, которого мы потеряли было, да только он не захотел оказаться потерянным. Не его роль.

Враницкий сообразил не сразу, а когда догадался — взглянул на Розена с укоризной.

— Фантазии, господин полковник. Граф Лопухин погиб, вечная ему память. А если не погиб, так в плену у пиратов, что еще хуже.

— А вот увидите… Предложил бы пари, но это будет чистый грабеж. Можете дать тревоге отбой, никакого инцидента не будет.

Тем временем мачты баркентины расцветились целым букетом флажков.

— Просят нас уменьшить ход, — разобрал Враницкий в бинокль. — Пойду доложу.

— Вот видите, — усмехнулся Розен. — Что я вам говорил!

— Увижу своими глазами — поверю, — отрезал старший офицер. — Догадкам верить не привык-с!

Вернулся он в сопровождении Пыхачева. Некоторое время каперанг делал вид, будто вышел на мостик исключительно по обязанности командира находиться на посту во время входа в порт, тем более незнакомый. Затем произнес:

— Но ведь там могут быть наши соотечественники. Возможно, они нуждаются в нашей помощи. Как вы полагаете, Павел Васильевич?

— Полагаю, что андреевский флаг может быть и уловкой.

— Чей же?

— Не знаю! Знаю только, что мы выполняем особую миссию: у нас на борту находится наследник престола, и мы отвечаем за его безопасность.

Пыхачев хмурился, не в силах принять решение. Корвет входил в узость пролива. Зябкая хмарь рассеялась, заиграли веселыми красками живописные берега и островки диковинной формы. Вновь показалась красавица Фудзи. А главным, с точки зрения каперанга, было то, что далеко впереди волны Токийского залива рассекали несколько пароходов и парусников. Кто решится напасть на русское судно у всех на виду?

— Убавить ход до малого, — распорядился наконец Пыхачев.

Враницкий молча повернул рукоять машинного телеграфа. Обветренное лицо старшего офицера одной лишь угрюмостью выражало несогласие с командиром. Вот подойдет подозрительный чужак на кабельтов да как жахнет из всех орудий — что тогда?

Неизвестная баркентина с русским флагом как будто обрела крылья — летела по волнам, приближалась…

— Позвольте-ка на минуту бинокль, — попросил Розен.

— Пожалуйста, — не слишком вежливо буркнул Враницкий.

Полковник рассматривал чужое судно не слишком долго.

— Извольте убедиться сами, — сказал он, возвращая бинокль. — Граф Лопухин собственной персоной. Дымит папиросой, как обычно. А рядом с ним его слуга.

— Где? — Пыхачев и Враницкий одновременно потянулись к биноклю.

Десятью минутами спустя баркентина, на борту которой красовалась не очень аккуратно выполненная надпись «Св. Екатерина», поровнялась с «Победославом» и тоже сбавила ход. Медленно обгоняя корвет в силу инерции, она прошла в каких-нибудь тридцати шагах. На фальшборте, ухватившись одной рукой за ванты, стоял Лопухин.

Он изменился. И не в одежде было дело. Исчез денди — явился изнуренный трансокеанским переходом не-пойми-кто. Кого океан не может сразу сломать, того он гнет под себя — и человек гнется. Мужает, но грубеет. Простакам кажется, что он герой, а на самом деле — приспособленец. Это неизбежно, иначе не выдержать.

Лишь тонкие усики и живые глаза напоминали о прежнем графе Лопухине. Да и голос сразу выдал несвойственное графу беспокойство:

— Жив?

— Кто? — спросил Розен, чтобы подразнить, и приложил ладонь к уху.