Исландская карта

Батареи прекратили существование.

Кривцов, успевший где-то наскоро умыться и переодеться, доложил: машина с виду в порядке, угля полны ямы. Запасы воды и провизии значительны, есть мука, соленая и сушеная рыба, мороженое мясо в леднике и лимоны от цинги. Судно можно считать готовым к выходу в море. Однако следует немедленно предпринять решительные действия для пресечения уже начавшегося грабежа. Оголодавшие люди дорвались до съестных припасов, как бы с пережору не помер кто. А главное – не столько съедят, сколько перепортят…

Пожилой мичман и теперь выглядел доходягой. Правда – прилично одетым и относительно чистым доходягой.

Стараясь не морщиться, Лопухин поднялся. Он хорошо понимал, что вот теперь-то и начнется самое трудное.

Англичане полагают, что линия, разделяющая земной шар на Восточное и Западное полушария, проходит через обсерваторию в лондонском пригороде Гринвич. За эту версию дети Альбиона держатся столь упорно, что даже выложили возле упомянутой обсерватории прямую линию шириной в один кирпич, долженствующую обозначать нулевой меридиан. Воистину смешно гордое англосаксонское чванство. Всякому разумному человеку совершенно ясно, что нулевой меридиан проходит не через какой-то Гринвич, а через главный купол Пулковской обсерватории. Никакой линии по земле там не проложено – к чему подчеркивать то, что и так очевидно?

Карты в штурманской каюте баркентины оказались, разумеется, английскими, но Кривцов заверил Лопухина, что это полная ерунда – разницу в тридцать градусов девятнадцать минут долготы можно вовсе не учитывать, если пользоваться английскими хронометрами.

Иных хронометров в штурманской каюте, кстати, и не было.

Незаходящее солнце сделало круг по небу, наступил новый день. Лопухин торопил выход в море. В любой час на горизонте могли показаться снасти пиратских кораблей, пришедших за углем.

Не все это понимали, как выяснилось. То есть понимали – но лишь рассудком, который в поведении слишком многих человеческих особей играет последнюю роль. Иные, горя неистовым желанием вершить месть, стараясь не оставить в живых никого из своих мучителей, гибли сами в пожарах или в схватках с последними защитниками поселка, сражавшимися с неистовством обреченных. Другие, опьяненные победой, бесчинствовали на захваченных кораблях, как будто не собирались воспользоваться ими для того, чтобы навсегда покинуть проклятый Шпицберген-Свальбард-Грумант. Многие успели перепиться, найдя в ахтерлюке ром. Один провалился в горловину и сразу захлебнулся. Достать – достали, но откачать не смогли.

Навести относительный порядок удалось лишь после возвращения Аверьянова с отрядом его сподвижников. Лопухин мрачнел, видя в мраксистах единственную дееспособную на данный момент силу. Где с шутками и прибаутками, а где и силой люди Аверьянова разоружали буянов и довольно быстро прекратили грабеж вначале на баркентине, а потом и на шхуне.

В порт тянулись раненые – кто ковылял сам, кого-то несли. Бестолковщина, суета, разноязыкий гомон.

– Да куда ж ты прешь! – надрывался с борта осипший Еропка. – Видишь – раненого несут, ну и помоги, чай, не переломишься. Эх, драть вас некому!

– Ихь ферштее нихьт, – доносилось с пирса.

Запылали неизвестно кем подожженные портовые склады. Их даже не успели толком осмотреть. К великому счастью, ни в одном из них не хранились боеприпасы. Ну а если бы хранились?

Приказывать Аверьянову граф не стал – не тот случай. Он просто спросил его:

– Ну и что делать будем?

– Дерьмо народец, – презрительно осклабился матрос. – Но моя братва в порядке, а остальные очухаются. Уходить скорее надо, вот что делать.

– Разумно. Куда?

– Куда угодно. Хоть в Николаев-на-Мурмане, хоть в Нарвик, хоть в Архангельск. – Знакомая усмешка появилась на лице Аверьянова. – Командуйте, капитан.

– Капитан этого судна – Кривцов. Желаете безоговорочно подчиняться его и моим распоряжениям?

– Возможно.

– Это не ответ. Если не желаете – проваливайте на шхуну, принимайте командование, грузите раненых и идите в Николаев-на-Мурмане. Никто не сочтет это трусостью.

Он видел: Аверьянову очень не хочется выказывать удивление, но это у него не получается. Усмешка сползла с лица матроса.

– Так. А вы куда?

– А я соберу на баркентине тех, кто желает еще разок поквитаться с пиратами. Мне нужна хорошая команда, поэтому возьму только здоровых, только русских и только тех, кто готов подчиняться без рассуждений. Если вас это не устраивает, то до свидания. Если устраивает – боцманская дудка по-прежнему ваша.

– Я поговорю с братвой, – сказал Аверьянов после минутного колебания.

Он и еще десяток его приятелей выразили согласие «еще разок поквитаться». Когда новость разнеслась повсюду, недостатка в добровольцах не нашлось. Верный своему слову, Лопухин без разговоров отказывал иностранным подданным.

– Да он, вашескородие, по-нашему понимает, – заступались за дружка-иноземца русские матросы.

Напрасно – Лопухин был непреклонен. Отобрав пятьдесят человек одних россиян, он приказал остальным грузиться на шхуну.