Испанец. Священные земли Инков

Уныние или усталость, вызванные высотой, которые так сильно действовали на него вначале, уже его не изводили, и он чувствовал себя совершенно свободно в чистом и разреженном воздухе гор, однако все еще уступал в выносливости этим хилым с виду человечкам, когда нужно было преодолевать длинные расстояния, к тому же его беспокоило, как скажется это приключение на детях, которые были уже на подходе, хотя и Найка, и Шунгу Синчи выглядели здоровыми, бодрыми и такими веселыми, будто тяжелое путешествие было всего лишь приятной прогулкой в поисках окончательного чудесного пристанища.

Солдаты появились неожиданно, словно выросли из-под земли или свалились с неба: этот народ умел маскироваться не хуже хамелеонов, – и было их столько, и так им не терпелось метнуть свои копья и выпустить стрелы, что испанец с Кальей Уаси сразу поняли, что сопротивление неминуемо обернется кровавой бойней.

На них была военная одежда: толстые разноцветные нагрудники, на голове – шлемы с плюмажем, а на круглых щитах – броский рисунок их «айлью», или клана, что-то вроде орла с огромными когтистыми лапами; Алонсо де Молине показалось, что он вроде бы видел его раньше.

Им связали руки, почти пережав вены в запястьях, бесцеремонно толкнули на землю, и офицер, который, судя по всему, командовал отрядом, однорукий, с лицом, изборожденным глубокими шрамами, поспешно завладел аркебузой, хотя было заметно, что его пугала даже мысль о том, чтобы положить свою единственную руку на дьявольскую «трубу громов», от которой можно ожидать любого ужасного сюрприза.

Затем они уселись и стали ждать.

Напрасно Калья Уаси задавал им вопросы, пытаясь выяснить, кто они такие и кого ждут: они не удостоили его ответом, не проронили ни звука, лишь застыли с непроницаемыми лицами, пока ближе к вечеру на вершине ближайшего холма не показалась группа носильщиков, тащивших паланкин; сидевшего внутри не было видно за толстыми занавесками все с тем же изображением орла с огромными когтистыми лапами.

Алонсо де Молина чертыхнулся, вспомнив наконец, где он видел этот странный тотемный символ.

– Чили Римак! – воскликнул он. – Проклятый сукин сын!

При одной только мысли о встрече с грязным и трусливым Длинноухим, который не остановился перед убийством Хинесильо, а затем послал своих приспешников с приказом убить его, Алонсо де Молину, где бы он ни находился, у него все внутри перевернулось, а запястья начали кровоточить из-за натянутых веревок.

Носильщики со всеми предосторожностями опустили носилки на землю прямо напротив группы пленников, занавеска нарочито медленно открылась и показалось вытянутое заостренное лицо бывшего губернатора Тумбеса, который с явным удовлетворением посмотрел на беззащитного Виракочу и гнусаво проговорил:

– А я уже думал, что не найду тебя.

– Что я такого сделал, что ты меня преследуешь? Что тебе сделал бедняга Хинес, который за всю жизнь и мухи не обидел?

– Он был негром.

– А я?

– А ты белый.

– А ты какой, чертов расист и сукин сын? Зеленый?

– Я инка, и в моих жилах течет кровь богов. – Он оскалился, по-видимому, изображая улыбку. – Мне говорили, что ты потребовал у Уаскара мою голову. Вот она… И что ты собираешься с ней делать?

– Вырву при первой же возможности, Узколицый.

– Будь моя воля, тебе бы ни одной не представилось, поскольку уже сегодня вечером я бы сделал себе из твоей кожи барабан, однако, к несчастью, мой господин Атауальпа желает тебя видеть.

– Зачем?

– Чтобы ты послужил ему переводчиком. – Его явно беспокоило то, что он собирался добавить. – Виракочи снова высадились в Тумбесе.

– Сколько?

– Около двухсот.

– Кто ими командует?

– Тот, о котором ты все время говорил: Писарро.

– Писарро! – воскликнул Алонсо де Молина не столько для собеседника, сколько для себя. – Боже праведный! Старый пройдоха выполнил обещание и вернулся, обуреваемый жаждой завоевания, с него станется. Чертов безумец! – Он поднял голову к Чили Римаку. – И где он сейчас?

– Пока в Тумбесе, но послал гонцов к моему господину: предлагает встретиться, чтобы поклониться ему в знак почтения.

– Поклониться, Писарро? – удивился испанец. – Это что-то странное. Писарро склоняет голову только перед Богом или императором.

– Мой повелитель Атауальпа и есть бог и в то же время император. Он согласен, чтобы ему выразили почтение, однако, перед тем как с ними встретиться, желает поговорить с тобой и с Чабчей Пуси. – Он обвел вокруг взглядом и с досадой спросил: – А где этот проклятый предатель курака?

– Решил стать руной… – тут же нашелся андалузец. – Остался наверху, в горах.

– Руной? – переспросил Чили Римак, слегка покривившись. – Жалко! Тоже получился бы красивый барабан… – Он перевел взгляд на девушек. – Которая из вас была его женой? – поинтересовался он.

– Я… – гордо ответила Найка. – А она – его дочь. И закон гласит, что семье руны не следует причинять никакого вреда, потому что он уже расплачивается за все свои проступки. – Она выразительно помолчала и с вызовом добавила: – Ты осмеливаешься бросить вызов законам Империи?

Длинноухий немного подумал и затем ответил с легкой ироничной улыбкой: