Испанка. История самой смертоносной пандемии

Во Франции уже находились 2 миллиона американских солдат, и ожидалось, что потребуется еще по меньшей мере столько же. Все слои общества, от фермеров до учителей начальных школ, принимали участие в войне — так или иначе, вольно или невольно. Для Вильсона, Крила, для всей администрации, для союзников, для противников — для всех самым главным был контроль над информацией. Реклама была готова превратиться в отдельную отрасль. Рекламное агентство Джеймса Уолтера Томпсона, отца современной рекламы, уже сделалось государственным, а его заместитель стал старшим помощником Крила. Томпсон считал, что реклама может конструировать поведение масс: после войны реклама попытается «менять представления всей нации»[385], а Герберт Гувер впоследствии скажет: «Мир вращают слова»[386] и назовет пиар «точной наукой».

Тотальная война требует жертвенности, а высокий моральный дух заставляет с ней мириться: так люди соглашаются идти на жертвы. Под «жертвами» подразумеваются и бытовые неудобства. Чтобы внести свою лепту в военные усилия, население по всей стране мирилось с «днями без мяса», с «обедом без хлеба». Все эти жертвы, естественно, были осознанными и добровольными, — полностью добровольными! — но при этом Продовольственное управление под руководством Герберта Гувера преспокойно могло закрыть любое предприятие, если его руководство отказывалось «добровольно» сотрудничать с властью. А если кто-то ехал за город на машине в «воскресенье без бензина», когда все люди «добровольно» воздерживались от автомобильных поездок, то его попросту останавливали отнюдь не дружелюбные полицейские.

Администрация Вильсона намеревалась спаять нацию. Вильсон уведомил главу бойскаутского движения, что продажа военных облигаций дает каждому бойскауту «великолепную возможность внести в победу свою лепту под лозунгом „Каждый скаут спасает солдата“»[387]. А 150 тысяч «четырехминутчиков» Крила перед каждым публичным мероприятием, включая киносеансы и водевили, призывали людей не скупиться. Если простое «воодушевление» не срабатывало, то в ход шли другие методы давления.

Поддержка боевого духа стала самоцелью: если он пошатнется, то, вероятно, рухнет и все остальное. Свобода слова пошатнулась. И не просто пошатнулась — она пострадала сильнее, чем во времена маккартизма, сильнее, чем во Вторую мировую войну, и даже сильнее, чем в Гражданскую войну, когда противники походя изображали Линкольна исчадием ада. Власти могли положиться на 200 тысяч членов Лиги защиты Америки, которые строчили доносы в недавно организованное агентство внутренней безопасности (подразделение министерства юстиции, возглавляемое Эдгаром Гувером) и следили за соседями и сотрудниками. Организация Крила призывала граждан: «Старайтесь вывести на чистую воду любого, кто скажет, будто располагает „секретной информацией“. Заявите такому человеку, что его патриотический долг — помочь вам найти источник сведений, которые он вам сообщил. Если в ходе поисков вы найдете лиц, нелояльных к власти, сообщите их имена министерству юстиции в Вашингтоне и укажите, как их найти»[388].

Социалисты, граждане с немецкими корнями и особенно радикальные профсоюзные деятели из организации «Индустриальные рабочие мира» подвергались еще более жестоким гонениям. The New York Times писала: «Агитаторы ИРМ невольно, а возможно, и осознанно помогают Германии. У федеральных властей должен быть короткий разговор с этими изменниками и заговорщиками против Соединенных Штатов»[389]. У властей действительно был «короткий разговор»: на собраниях профсоюзов были проведены аресты, а затем почти 200 профсоюзных активистов осудили в рамках массовых показательных процессов в Иллинойсе, Калифорнии и Орегоне. Чудовищному давлению подвергались и другие оппоненты администрации Вильсона: так, в Филадельфии, в тот самый день, когда Крузен обсуждал грипп с военно-морскими чиновниками, были отправлены в тюрьму пятеро сотрудников редакции местной немецкоязычной газеты Tageblatt.

То, до чего не доходили руки у правительства, доделывали особо бдительные граждане. Так, активисты Лиги защиты Америки привязали участника ИРМ Фрэнка Литтла к машине и волокли по улицам города Бьютт в Монтане, пока не содрали кожу с колен, а затем повесили на железнодорожной эстакаде. В списке жертв оказался и Роберт Прагер, уроженец Германии, который даже пытался записаться в военно-морской флот США. В пригороде Сент-Луиса на него напала толпа, избила, раздела, завернула в американский флаг и линчевала — только за то, что он осмелился сказать доброе слово о своей родной стране. Предводители толпы, совершившей это убийство, были оправданы, и после вынесения вердикта один из присяжных воскликнул: «Теперь-то никто не обвинит нас в нелояльности!»[390] А The Washington Post на первой полосе так прокомментировала это событие: «Несмотря на такие эксцессы, как суд Линча, это хорошо и правильно, что просыпается дух нации»[391].