Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

Далеко не все заявления военнопленных, просивших предоставить им убежище в СССР, удовлетворялись. Так, Сотер Гарсия, 1918 г. рождения, бывший батрак, перешедший на сторону Красной армии добровольно, получил отказ. Из его справки следует, что «будучи безработным, он в 1941 г. со своими товарищами занимался спекуляцией сельскохозяйственной продукции. С целью этого регулярно нелегально переходил испано-португальскую границу. В это же время он с целью грабежа принимал участие в убийстве одного зажиточного крестьянина и его семьи. Желая избежать преследования полиции, переехал в город Кадис. Там он проживал по подложным документам на имя Франциско Континенто и пытался нелегально на пароходе выехать в Америку. Это ему сделать не удалось, и он в апреле 1943 г. добровольно поступил в Голубую дивизию. Осенью 1943 г. из состава Голубой дивизии был сформирован Испанский голубой легион. В нем Гарсия получил место личного шофера командира Легиона, полковника Антонио Гарсия Наварро, бывшего начальника штаба Голубой дивизии. 27 декабря того же года Сотер Гарсия вместе со своими двумя товарищами перешел линию фронта около города Волхов и сдался в плен. Его продержали шесть месяцев в Бутырской тюрьме, а потом отправили в лагерь военнопленных. Согласно показаниям свидетелей, за время нахождения в лагере Гарсия показал себя „как симулянт и дезорганизатор производства“, который неоднократно в разных выражениях высказывал свое неудовольствие по поводу пребывания в лагере, а также делал враждебные высказывания по адресу Советского Союза»[694]. На основании вышесказанного было принято решение оставить Сотеро Гарсия в режимном лагере.

Конечно, людям, находящимся в плену, больше всего хочется скорее вернуться домой. Испанцы не были исключением. Многие из них пытались показать, что сочувственно относятся к советской власти. Так, в характеристике на Гонсалеса Сантоса говорилось следующее: «Военнопленный Гонсалес с первых дней после пленения был в хороших отношениях с военнопленными антифашистами. Но как оказалось позднее, он это делал умышленно, из корыстных чувств. В 1947 году в лагере № 158 (город Череповец) он заявил одному реакционеру: „Я всегда буду с вами, так как я думаю, как вы, и не забыл вас, однако теперь я вынужден притворяться антифашистом, чтобы жить хорошо материально“»[695].

Далее старший инструктор по антифашистской работе среди испанского контингента Пульгар так оценивал своего соотечественника: «В апреле 1948 года Гонсалес был переведен в лагерь № 99 (город Караганда), где он уже открыто вел себя как профашист. Например, когда военнопленный Перес, занимавший тогда должность старшины зоны, назначил Гонсалеса старшиной барака, последний отказался от такой должности, говоря при этом: „Я не желаю помогать русским, я желаю помочь своим товарищам, но из-за тебя я не могу помочь другим товарищам, так как ты являешься старшиной зоны“».

Затем он со своими единомышленниками: Моралем, Пестанья и другими проводил среди испанских военнопленных агитацию, чтобы те отказались от выхода на работу.

Кроме того, в том же лагере он принимал участие в чествовании дня победы Франко с поднятием франкистского знамени в бараке.

Таким образом, можно предположить, что для многих испанцев подача заявления с просьбой оставить их в Советском Союзе не являлась проявлением искреннего желания. Это была своего рода попытка вырваться из лагеря. При этом некоторые военнопленные говорили своим товарищам: «русские собирают заявления не для того, чтобы освободить из лагеря, а для того, чтобы показать общественному мнению всего мира, что испанцы не желают уезжать из СССР»[696].

Можно предположить, что советские власти не очень верили подобным заявлениям, и, скорее всего, советское правительство не было заинтересовано в увеличении численности эмигрантов, как это было и раньше. Следует отметить, что многие из тех, кто просил оставить их на постоянное место жительства в Советском Союзе, впоследствии были судимы и перешли в категорию осужденных. Более того, немалая часть из них вернулась в Испанию на корабле «Семирамис» в 1954 г. Скорее всего, далеко не все подписавшие эти заявления и обращения были искренними. Надо принять во внимание и организованную среди них пропаганду, и естественное стремление как-то облегчить условия своего нелегкого существования в плену.

Необходимо учитывать и тот факт, что советская пропаганда к началу 50-х гг. во многом уже исчерпала лимит доверия у испанских военнопленных и интернированных. Этим людям на протяжении почти десяти лет давались различные обещания и практически ни одно из них выполнено не было (за исключением, конечно, обещания выпустить из лагеря в случае принятия советского гражданства). В этих условиях рождались разного рода слухи, распространение которых интерпретировалось советской стороной как преступление.