Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

Россалини в истории с лозунгом на куске железа придерживается версии, что это была критика в адрес неудавшегося писателя: «В лагере № 149 в городе Харькове были написаны слова, адресованные военнопленному Туниону. Его осмеяли за то, что он хочет написать какую-то книгу, а ничего у него не получается. Других призывов я не видел и не знаю, были ли написаны другие лозунги»[675].

Подсудимый Костильо повел себя немного сдержаннее: «На меня показывают свидетели: Новарро и Астро, что, якобы, я не ходил на работу и агитировал других военнопленных испанцев, чтобы они тоже не ходили на работу, саботировали, не подчинялись администрации лагеря и угрожал тем испанцам, которые будут работать.

Это неправильно, что на меня такие показания дают свидетели, которые сами предали испанскую армию. Другие честные свидетели на меня так не показывают.

Почему я не работал, этот вопрос разрешил Трибунал Киевского округа, и я сейчас повторять это не хочу.

Никаких собраний я и другие не проводили, а были только одни беседы с военнопленными испанцами на различные темы. На политические темы мы не беседовали. Все это ложь, и объяснения суду по предъявленному мне обвинению давать не желаю»[676].

Подсудимый Родригес пытался доказать, что он если не антифашист, то не саботажник уж точно: «Ни в какой группе в лагере я не состоял. Никого не агитировал, чтобы не работали. Сам я хорошо работал, всегда выполнял нормы задания.

Было время, когда я четыре месяца болел, но, несмотря на это, работал. Находясь в лагере № 84 и работая на заводе № 3, я только спорил с мастером, а избивать — не избивал. Это неправильно Лопес показывает на меня. С конвойным я, действительно, раз поспорил во время погрузки картофеля в вагоны. Конвойный меня ударил, а я его не бил.

Руководя бригадой в 10–13 человек на заводе № 3, я каждый день работал, а свою бригаду не агитировал на саботаж, и все люди бригады хорошо работали»[677].

На вопросы председательствующего подсудимый Родригес ответил: «В карцере я сидел один раз за спор с бригадиром, но я его не избивал. Летом 1948 года, будучи в лагере № 49, я, действительно, несколько дней не работал, т. к. врач меня освободил от работы ввиду моей болезни. Во всех других лагерях я работал хорошо, и отказов от работ у меня не было»[678].

В своем последнем слове обвиняемые в основном повторили свою позицию: от жестко непримиримой до несколько заискивающей.

Паласиос: «Я сел на скамью подсудимых из-за предателей, дезертиров испанской армии, которые предали своих офицеров. Вины на себя я никакой не беру».

Костильо: «Большинство солдат было в Харьковском лагере, и против нас дают показания только предатели испанской армии. Больше я ничего не хочу говорить».

Россалини: «Я только хочу сказать, что меня предали изменники испанской армии. Остальные свидетели — мои друзья. Больше я ничего не хочу говорить».

Родригес: «Я считаю, что русский суд справедлив, и я верю, что мне вынесут справедливый приговор»[679].

Но для этих военнопленных приговор, вынесенный в Харькове, не был изменен и в Боровичах.

Этот процесс проходил в период истории, во многом переломный для многих тысяч военнопленных Второй мировой войны. Многие из них в это время наконец отправились по домам. Лагеря стали пустеть. Качество содержания военнопленных за время их нахождения в советских лагерях значительно поменялось. Это видно, например, по такому показателю, как смертность. Если во время войны она была заметна, то к концу 40-х гг. ее удалось свести к минимуму.

Что нам известно о том пути, который довелось пройти многим тысячам солдат и офицеров противника, в том числе и нескольким сотням испанцев, с момента их пленения до размещения в тыловых лагерях страны? Эта дорога занимала иногда несколько месяцев и стоила многим из них здоровья, а нередко и жизни. Часть военнопленных поступала с фронтов в таком состоянии, что, несмотря на все усилия советских медиков, им уже невозможно было помочь. Как происходил прием захваченных в плен от войск действующей армии? Где и как они размещались в тыловых районах фронтов? Как обеспечивались их эвакуация, охрана, снабжение, медицинское обслуживание? Если проследить всю судьбу испанских военнопленных, то можно увидеть, что в конце концов они оказались там, где когда-то начинали воевать: на северо-западе России. Это были лагеря военнопленных на Вологодчине и Новгородчине.

Боровический лагерь военнопленных № 270 был образован на основании приказа НКВД СССР от 28 июля 1944 г. В этот день фронтовой приемно-пересылочный лагерь № 270, созданный 14 июля 1942 г., был преобразован в стационарный лагерь. 30 декабря 1944 г. управление лагеря передислоцировалось из дер. Егла в г. Боровичи. В июне 1949 г. на основании приказа МВД СССР № 00604 лагерь был реорганизован в режимный с лимитной численностью в 3100 человек военнопленных[680].

В лагере находились лица различных национальностей. Среди них были немцы, австрийцы, венгры, румыны, поляки и даже американцы[681].