Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

В своих послевоенных мемуарах генералы и маршалы все знают наперед. Они двигают фронтами, одерживают решающие победы и получают заслуженные ордена. На самом деле правда войны гораздо грязнее и прозаичнее. Населенные пункты, которые фигурируют в испанских документах осени — зимы 1941–1942 гг., расположены на расстоянии нескольких десятков километров друг от друга. Расстояние от Волхова до деревни Посад и того меньше — километров пятнадцать. Но проделать этот путь как испанским, так и советским солдатам оказалось крайне непросто.

Те, кто «бился на Ладоге, дрался на Волхове, не отступал ни на шаг», в 1941–1942 гг. не были героями «10 сталинских ударов», они не совершили «коренного перелома в Великой Отечественной войне». Мало кто из них выжил после трагедии Любанской наступательной операции.

«От границы мы Землю вертели назад — было дело сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат, оттолкнувшись ногой от Урала», — написал в свое время Владимир Высоцкий. Для Северо-Запада России было бы справедливее написать: «от новгородских болот». Успешное форсирование Волхова и дальнейшее наступление в глубь России у Гитлера и его союзников сорвались. Это произошло благодаря вкладу тех людей, которые сражались на новгородской земле в начале конца Третьего рейха.

Из литературы по этой теме особый интерес представляет книга Джеральда Кляйнфилда и Льюиса Тамбса «Испанский легион Гитлера. Голубая дивизия в России»[117]. Эта работа, изданная в США, считается главным исследованием истории Голубой дивизии на английском языке. Однако ее антисоветизм настолько силен, что очень часто выливается в откровенную, ничем не прикрытую русофобию. Красноармейцы у Кляйнфилда и Тамбса — трусливое и тупое быдло, которое испанцы крошат направо и налево. Хотя указанная книга вышла в конце 70-х гг. XX в. (в условиях так называемой оттепели во взаимоотношениях между СССР и США), эти авторы предпочитают называть русских солдат «Ivans» (т. е. Иваны).

Справедливости ради заметим, что и на русском языке выходила подобная шапкозакидательная литература[118]. Лет через сорок после окончания войны некоторые рядовые партизаны описывали, как они практически в одиночку уничтожали за один раз десятки, а то и сотни немцев и испанцев. Но подобные книги, в отличие от издания Кляйнфилда и Тамбса, никогда не считались «основополагающими работами по истории Второй мировой войны».

Ко времени появления испанцев под Новгородом война на берегах Волхова уже шла вовсю. Участник боев в этих местах А. С. Добров позднее вспоминал: «Ночью нас выгрузили из вагонов в Крестцах, и далее мы двинулись колонной по шоссе по направлению к Новгороду. На рассвете 19 августа 1941 года в Пролетарии и Броннице наша колонна подверглась жестокой бомбежке с воздуха… Мы шли слева от шоссе, поближе к кустам, чтобы при приближении самолетов прекратить движение и замаскироваться. Нашей авиации не было видно. В небе безнаказанно господствовала авиация противника»[119].

Вчерашнего школьника, молодого курсанта (Александр Добров родился в 1923 г.), воспитанного на советской военной доктрине «малой кровью — могучим ударом; мы будем воевать на чужой территории!», увиденная картина неприятно поразила: «Навстречу стали попадаться группы по два-три человека во главе с младшими командирами. Винтовки у бойцов висели на плече, а младшие командиры в руках держали наганы…

Эти бойцы были отброшены противником за реку Малый Волховец. Они шли на сборный пункт. Наша оборона проходит как раз по этой реке, куда мы и направились. Вскоре подошли к нашему танку, около которого лежали два убитых танкиста в шлемофонах. Земля вокруг была испещрена черными воронками. Настроение портилось, на душе становилось очень тревожно»[120].

Один за другим развеивались советские мифы, в том числе и о «нерушимой дружбе всех советских людей». Очень неприятным открытием для Доброва стало следующее: «Как известно, по реке Волхову с давних времен селились люди разных национальностей: немцы, финны, выходцы из Прибалтики. Они вполне ассимилировались с местным населением, восприняли обычаи наших предков. Мы имели все основания считать их своими. Однако, когда в селе, о котором я рассказываю, сосредоточилось едва ли не все командование нашей дивизии, местное население дружно взялось за стирку белого белья и утром следующего дня вывесило его для сушки. А село — как на ладони. Сельчане не демонстративно, но также дружно под разными предлогами покинули его. Командование, заподозрив неладное, приказало немедленно уходить из села, и мы на больших скоростях выехали. И, как оказалось, вовремя: прилетевшие вскоре немецкие самолеты бомбили его пустым»[121].