Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

В первые дни ноября 1943 г. (Голубая дивизия все еще находилась в районе Ораниенбаума) Эстебан-Инфантес прибыл в Берлин для уточнения деталей возвращения испанских солдат домой.

8 ноября в ставке в Восточной Пруссии состоялась встреча испанского генерала с Адольфом Гитлером. Вот выдержка из воспоминаний Эстебана-Инфантеса: «Преодолев несколько постов охраны, я нахожусь на открытом месте, среди нескольких деревянных бараков. Нас (сопровождающего немецкого майора, лейтенанта-переводчика Хоффмана и меня) отводят в один из этих бараков. Старший лейтенант принимает нас в маленьком жилом помещении со всей учтивостью. Немного погодя открывается маленькая дверь в стене — и я стою, к моему полнейшему удивлению и без каких-либо церемоний, прямо перед главнокомандующим вермахта. Гитлер протягивает мне руку.

Улыбаясь — возможно, и несколько натянуто, — Гитлер передает мне свидетельство о присвоении мне Рыцарского креста. При помощи переводчика мы обмениваемся несколькими фразами, надлежащими по такому поводу.

В этот момент я смотрю прямо в его измученное и усталое лицо — его глаза кажутся впалыми не столько от переутомления, сколько от смущения. Фигура же верховного полководца, облаченная в форму серо-защитного цвета, напротив, кажется значительной — в любом случае это только мои впечатления.

Потом Гитлер представляет меня фельдмаршалу Кейтелю и затем приглашает нас присесть. Я сижу между ним и фельдмаршалом, переводчик садится напротив. Несколько минут следует посвятить оценке и рассматриванию друг друга. Гитлер не отводит от меня взгляда. Наконец начинается разговор — без каких-либо вступлений Гитлер говорит о настоящем подвиге Геракла, который предстоит совершить для формирования немецких вооруженных сил. И этот человек, который выглядел поначалу таким простым и сдержанным, теперь становится все более оживленным. Он сверкает глазами, машет руками, речь его становится все более быстрой и искусной, как у какого-нибудь латиниста. За несколько минут, кажется, он полностью преобразился; и вот это уже не беседа, и даже не диалог, а скорее какой-то вид доклада с несколькими короткими и учтивыми замечаниями с моей стороны.

Гитлер говорит бегло, емко, каждая его сводка точна, каждый вывод — краток и ясен.

Он говорит о „самоотверженности немецких солдат, которые сражаются от мыса Нордкап до самых африканских пустынь, от Волги до Атлантики, не получая в своей борьбе против русских совершенно никакой поддержки“.

„Западные власти слепы, — продолжает Гитлер, — вся опасность находится на востоке, и потому им не следует бороться со мной.

Всей Европе когда-нибудь придется ответить за последствия этой ошибки. Враг — это не я, враг — Сталин! Но Германия не сможет разгромить Россию, если ей придется воевать в то же самое время еще на три стороны! Когда я сосредоточил всю свою военную мощь на восточном берегу Вислы, я хотел спасти Европу и избавить ее от дальнейшей войны!“

Замечания Гитлера порой несут оттенок отчаяния, а потом снова исполняются страстностью. Взор его при этом неизменно упирается в одно и то же место где-то на стене комнаты.

О роспуске нашей добровольческой дивизии, о транспорте для ее возвращения, о сдаче орудий не упоминается ни единым словом. Всю необходимую информацию мне предоставит позже фельдмаршал Кейтель.

При нашем прощании с фюрером на его лице снова лежит такая же холодная и отталкивающая маска, как и в момент нашего знакомства. Равнодушным тоном он произносит еще несколько слов, которые при всем их дружественном и вежливом характере, в общем-то, ничего не значат»[502].

Во время пребывания испанского генерала в Берлине происходят самые мощные бомбардировки, которым когда-либо подвергался город. Многие жилые районы оказались разрушены, в том числе здания, где располагался испанский штаб и пункт связи.

В Рождественский сочельник 1943 г. Голубая дивизия вернулась в Мадрид. До начала крупномасштабного наступления Красной армии под Новгородом и Ленинградом оставалось еще чуть более двух недель.

В январе-феврале 1944 г. советские войска нанесут тяжелое поражение 16-й и 18-й немецким армиям и отбросят противника от Ленинграда на 220–280 км. Эти сражения потом получат название «первый сталинский удар». Начинался триумфальный для Красной армии 1944 год.

Но радость от победной зимы и от полного снятия блокады Ленинграда была омрачена видом пригородных дворцов. Пушкин и Павловск предстали перед советскими солдатами несчастными инвалидами: «Внутри дворца — хаос провалившихся, пустых залов, ободранные до кирпича стены. Все разбито! Видны кое-где только поблескивающие куски золоченых фризов, раздробленные остатки медальонов, орнамента, барельефов. Эти остатки усугубляют впечатление, производимое разрушениями. Ни Янтарной комнаты, ни Большого зала, ни других прославленных на весь мир залов. Куда девались янтарь, паркетные полы, сделанные из амаранта, розового и черного дерева, мозаика; шелка старинных русских мануфактур?