Испанская дочь

Когда он отбыл в Колумбию, оставив мне прощальное письмо, в котором извинялся за все те переживания, что он мне причинил, я сперва решила вернуться в Испанию. Здесь мне, казалось, больше нечего было делать. Однако случайная встреча на рынке в Винсесе с Каталиной внезапно переменила мои намерения. За чашечкой кофе и сладкими pristiños[88] она призналась мне, что с Анхеликой они никогда не были как сестры близки и что она, сколько себя помнит, всегда мечтала встретиться со мной и установить тесную дружбу. Она поведала мне об одиноком детстве на асьенде – в своей золотой клетке, – а потом внезапно пожала мне руку и попросила остаться, хотя бы на подольше. Просьба ее заставила меня на время отложить отъезд, потом отложить еще раз – пока однажды, выходя из ее дома, я не увидела на дверях той кофейни, где мы как-то раз сидели с Мартином, вывеску «Продается». И в тот момент я поняла, что обязательно здесь останусь.

Ни разу еще я не пожалела о своем решении. Я рада была познакомить жителей этой страны со всеми чудесами шоколада. Я много и упорно работаю – хотя и не так напряженно, как некогда в Севилье. Теперь я оставляю себе время насладиться радостями жизни – tinto de verano[89], приятной дружеской беседой, любованием закатом.

С тех пор как Каталина перебралась жить в город, она постепенно утрачивает в сознании наиболее завидных местных холостяков свой образ оторванной от мира «святоши». Должна признаться, я чуточку ей в этом помогаю. Поскольку в своей «шоколаднице» я часто встречаюсь с новыми людьми, то время от времени знакомлю наиболее достойных мужчин с Каталиной. Но ей пока что оказалось трудно угодить. И все же я не перестаю питать надежду, что однажды смогу найти для нее идеальную партию.

После того как Анхелика с Лораном уехали из страны, я согласилась поселиться вместе с Каталиной. До сих пор мы живем с ней в полном ладу. Я очень люблю наши поздние вечерние беседы. А еще я с удовольствием наблюдаю, как она шьет для городских модниц наряды…

От размышлений меня оторвал внезапный звонок в дверь. Попросив Майру присмотреть за какао-бобами, я помчалась открывать.

За порогом стоял почтальон с бандеролью.

– Из Гуаякиля, – пояснил он, вручая мне сверток.

Адреса отправителя на нем не имелось, а потому я нетерпеливо разорвала в куски упаковочную бумагу и достала небольшую картонную коробку. Внутри лежала кукла с подушечкой вместо юбки платья. Выглядела игрушка очень старой: лицо куклы было грязным, а светлые волосы – спутавшимися. Под куклой оказалась сложенная пополам записка. Я мигом узнала этот почерк.

«Здравствуй, Пурификасьон!

Много лет назад я отдала эту куклу Каталине. Не так давно я нашла ее в коробке в одной из кладовок на асьенде и забрала с собой. Это единственная память о моем отце, единственный подарок, что я от него когда-то получила, будучи еще маленькой девочкой.

А еще это единственная вещь, что я могу тебе предложить с просьбой о примирении и как извинение за все те страдания, что я тебе причинила своими жалкими, необдуманными поступками. Быть может, когда-нибудь твое сердце сумеет простить ту девочку, что всего лишь жаждала быть ближе к отцу, но не знала, как это сделать правильно.

С безмерным сожалением,

Элиза»

.

Я сложила письмо и бережно положила куклу позади стеклянной витринной стойки, рядом с пишущей машинкой мужа. Затем направилась в комнатку в самой глубине своей «шоколадницы», где спал в кроватке мой полуторагодовалый сын Кристобаль. Я взяла в ладонь его крохотную пухленькую ручку и нежно поцеловала. Я никогда даже представить не могла, что у меня родится такое прелестное, такое исполненное совершенства дитя – с длинными загнутыми ресницами и яркими, как у отца, глазами.