Испанская дочь

Неторопливо поднимаясь за ним по ступеням, я рассматривала каждую мелочь в оформлении его дома – от керамических ваз до висевших на стенах портретов сурово глядящих мужчин и женщин. Во мне сидело какое-то ненасытное любопытство в отношении Мартина. Мне хотелось подробнее знать, как он живет, чем занимается в свободное от работы время, как выглядели его родители и кто составлял его семью.

Наверху мы зашли в первую же комнату по коридору.

– Присаживайся, – велел он, указывая на небольшое рабочее местечко возле окон с видом на лес.

– Какой отсюда пейзаж! – восхитилась я, глядя на бирюзовое небо и пышную растительность. А потом, чуть поодаль, я заметила то самое место на реке, где я купалась обнаженной. Madre mía! Ведь он как раз отсюда за мной и наблюдал!

– Здесь когда-то была комната родителей, – молвил Мартин. – Мама всегда усаживалась у окна и вышивала крестиком, пока не засыпала. А я у ее ног играл в «марблс»[69]. Ее присутствие и самого меня всегда убаюкивало.

Подойдя к комоду, Мартин достал из ящика кожаный футляр. Внутри оказались бинты и круглая жестяная баночка с мазью.

– Сколько тебе было лет, когда ее не стало?

– Десять, – ответил Мартин. – Помню, у мамы был небольшой тик на лице – у нее немного подергивался нос, особенно когда она нервничала. И она постоянно наносила на шею и запястья по капле розового масла. Так что всякий раз, когда я чувствую запах роз, то сразу вспоминаю ее.

Бедный Мартин! Я-то, по крайней мере, потеряла маму, уже будучи взрослой женщиной. Я даже представить не могла, каково это – лишиться матери в столь юном возрасте.

Он опустился передо мной на корточки и без всякого предупреждения снял с меня очки.

– У тебя очень красивые глаза, – мягко произнес он.

Я же была настолько застигнута врасплох и его действиями, и словами, что так и осталась сидеть, не отвечая ни слова.

– Можно сниму? – указал он на мою накладную бородку.

Я кивнула, и Мартин бережно снял с меня и бородку, и усы.

– Там небольшое раздражение, – заметил он, глядя на мой подбородок. – И щека уже припухла. У тебя, похоже, будет нехилый синяк от такого удара.

Надо сказать, последнее, что волновало меня в этот момент – это разливающийся на лице синяк. Я сидела, словно завороженная и его нежными прикосновениями, и его вниманием. Я даже представить не могла, чтобы Мартин был таким заботливым. И в то же время я не могла не думать о погибшем муже и о том, какое с моей стороны предательство – разделять это интимное мгновение с другим мужчиной.

Открыв баночку, Мартин нанес мне на подбородок мазь с резким духом ментола и кончиками пальцев принялся осторожно втирать ее мне в кожу. Вдохнув запах перечной мяты и алкоголя, идущий от его пальцев, я невольно поморщилась.

– Извини, – молвил он, попытавшись втирать мазь еще бережнее. – Тебе придется подождать, пока все впитается, прежде чем снова нацеплять усы и бороду.

Все происходящее казалось мне чем-то нереальным. Странно и нелогично было ожидать, чтобы Мартин – управляющий отцовской плантацией, человек, который больше должен был быть предан здешнему семейству, нежели мне, совершенно незнакомой ему особе, – вдруг взялся мне помогать. Зачем ему это надо? Однако я настолько была оглушена его близостью, его запахом, даже тем, как он всем телом склонялся надо мной, что не способна была ясно мыслить.

Я нервно облизнула пересохшие губы, и взгляд Мартина приковался к ним на несколько мгновений.

– Должен сказать, – снова поглядел он мне в глаза, – как женщина ты намного привлекательнее, нежели в мужском обличье.

Я попыталась изобразить улыбку, но тщетно.

– Почему ты мне помогаешь? – спросила я.

– Потому что ты мне по душе.

Он произнес это настолько непринужденно и беспечно, словно в том, как мы с ним познакомились и сдружились теснее, не было ничего неестественного. Я только всеми силами постаралась отогнать от себя мысль: что он подразумевал под этими словами «по душе»?

– А как же мои сестры? – спросила я после неловко затянувшейся паузы. – Надо полагать, тебя жизнь этого семейства не слишком беспокоит.

Если все именно так – то что это говорит о его натуре? Насколько я поняла, Мартин долгие годы работал на моего отца. Неужто у него не осталось никакой преданности семье? Не скажу, чтобы я сетовала на его желание мне помочь, – но все же меня эта неверность настораживала.

Поднявшись на ноги, Мартин принялся собирать со стола предметы аптечки.

– Не больше, чем сами они беспокоятся о моей жизни. У нас с ними исключительно трудовая договоренность. Я свободный человек и в любой момент, если захочу, вправе сменить работу или хозяина. – Он сунул футляр обратно в ящик комода. – Земля может быть продана, выкуплена или передана от одного человека другому. Она не будет принадлежать одному человеку или одному семейству до конца времен. У нас тут не монархия.

То есть одно из двух: или я на самом деле ему нравлюсь, или он пытается войти ко мне в расположение, рассчитывая, что я продам ему свою долю.

Он резко задвинул ящик.