Испанская прелюдия

– Послушай-ка меня, падре, – голос Мигеля ужесточился. – Я тебе жизнь спас, и ты должен быть мне благодарен за это. Впрочем, если тебе угодно, то я готов прямо сейчас исправить это недоразумение. Выбирай.

Падре, естественно, выбрал жизнь.

Мигель вынул листок бумаги и карандаш.

– Напиши здесь, что ты, такой-то и такой-то, обязуешься… Слово, это птичка, вылетит, не поймаешь, а бумага – прочный фундамент плодотворного сотрудничества. Пиши, я тебе продиктую. В Хаен мы тебя доставим. Правда, придется немого пешочком прогуляться, но ты мужчина крепкий, справишься.

В город разведчики вернулись тем же путем, с пополнением в виде Кристины и падре.

Засада

Уже в прихожей Донцов услышал звуки томного танго.

«Все как было – и все не так.

Вновь твой быстрый не слышу шаг».

Алексей сразу узнал эту музыку. Последний раз он ее слышал на улице Светланской во Владивостоке, в ресторане, где певица, раскрашенная, как первомайский плакат, исполняла «В разлуке» Оскара Строка. Когда оркестр отыграл, к ней подошел какой-то наглый юнец в белом смокинге и пытался заказать еще какую-то песню. Певица ему отказала. Тогда пижон бросил ей в лицо пачку денег и вернулся за свой столик.

Донцов обожал кабацкие драки, но не без причины. А тут такой повод! Он подошел к пижону, вытащил его за шкирку из-за стола и расквасил в кровь лицо. Заодно досталось и его дружку, который пытался вступиться за этого франта.

Все бы ничего, подрались по пьянке, беда невелика. Но на следующий день к командиру части, в которой служил Алексей, пришел милицейский капитан с облыжными обвинениями. Оказалось, что избитый юнец был сыном какого-то партийного чинуши.

Командир части имел прозвище Чекист, вместе с Дзержинским создавал ЧК, а потом по каким-то причинам, известным только ему, перешел в армию. Он вежливо выслушал милиционера, а потом пинком под зад выставил его из кабинета. На этом инцидент был исчерпан за исключением маленького нюанса. Папаша того пижона вскоре очутился несколько севернее Владивостока, а именно на Ванинской пересылке с магаданскими перспективами.

  «Нынче тоже волна поет, Только все же напев не тот».  

Патефон рыдал. Его подарил Джиге сын русского эмигранта. Уж где он раздобыл такую пластинку? При царе его семья жила небогато, но отец повоевал в белой армии, и семейству пришлось эмигрировать во избежание мести большевиков. Дальше Стамбул, Париж и, наконец, Испания, Валенсия. Этот парень говорил по-русски с небольшим акцентом, но правильно и очень хотел посетить Советский Союз. Узнав, что Джига оттуда, он так расчувствовался, что презентовал Ивану этот патефон вместе с кучей пластинок.

«В небе та же плывет луна.

Вижу даже – она грустна».

Донцов зашел в гостиную и увидел Фраучи и падре Николаса, которого Мигель подцепил в последнем рейде. Они сидели за столом. Философ-марксист и католический священник сошлись характерами и часто беседовали на самые заумные темы. Падре выполнил поручение церкви, но почему-то не особо спешил возвращаться в родную обитель.

Донцова забавляли их, по его мнению, пустопорожние беседы. Он часто присутствовал на этих жарких дискуссиях, не принимал в них участия, а лишь иногда похохатывал.

Патефон замолк, и Николас продолжил спор, видимо начатый ранее:

– Человек слаб. Он реализует в своей судьбе то, что ему изначально предписано Господом нашим.

– Ну ты даешь, падре, – Фраучи саркастически хмыкнул. – Природа закладывает в человека какие-то способности изначально, а вот знания, умения, мораль он обретает в процессе своего развития. Про вашего Бога он ничего не знал бы, если бы вы ему не впихивали все это в голову с раннего детства. Да и в Писании об этом говорится. Вот как это? Там одно, а ты вещаешь совсем другое. Вот что сказал апостол Павел в послании коринфянам:

«Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое».

Он сам оставил, а не Бог его заставил. Человек, в отличие от ангелов, волен выбирать между светом и тьмой, между добром и злом самостоятельно. Собственно, все христианство – это про воспитание в человеке привычки к добру, преодоление тварного через стремление к горнему. А ты говоришь, что изначально.

– Ты хорошо разбираешься в Священном Писании, – ушел от неудобных вопросов падре. – У вас же в СССР гонения на церковь.

– А при чем здесь церковь? – воскликнул Фраучи. – Я про Библию, а не про церковь. А Библия, это набор мифологических баек и философских максим. Я реферат писал, где цитировал Библию, так мне за него «отлично» поставили и никуда не гоняли.

Донцов еще некоторое время послушал этих двух философов, а потом прервал их схоластическую дискуссию:

– Извините, что я вмешиваюсь, но у меня есть личный разговор к Григорию.

Священник понял, что продолжения диспута не последует, откланялся и ретировался.

А разговор с Фраучи получился совсем коротким:

– Завтра утром выступаем. Подробности узнаешь у Солейко. Готовься.