Испанская прелюдия

Взрывы гранат сопровождала интенсивная стрельба. Потом бойцы отряда бросились врукопашную. Враг, ошеломленный неожиданным нападением, побежал, оставляя за собой мертвых и раненых. Вскоре все закончилось, и наступила относительная тишина.

Танк стоял как монумент, без всякого движения. Солейко заметил красную звезду, нарисованную на броне, подошел к машине и начал стучать по ней прикладом.

– Ну и что вы там торчите? Вылезайте! – Далее последовала виртуозная матерная рулада.

Открылся люк, наружу высунулась голова в шлеме.

– Да слышим мы. Чего орешь?

– Сидим тут с самого утра, – пожаловался командир танка, когда экипаж выбрался из машины. – Жрать жуть как охота.

– Пошли к нашим, – сказал Донцов. – А то эти могут вернуться.

Они добрались до своих, экипаж накормили и налили по сто грамм спирта. Для них война закончилась.

– Приказали нам послезавтра быть в Валенсии. Оттуда нас должны эвакуировать на Родину, – сказал командир танка.

«А нам никаких указаний не поступало», – с тоской подумал Донцов.

Республиканцы передвинули линию фронта в среднем на двадцать километров. Франкистам пришлось стягивать все возможные резервы к Эбро. Начались затяжные позиционные бои.

После сдачи партизанской базы бригада Доминго Унгрии постепенно рассосалась по другим подразделениям республиканской армии, но это никак не коснулось отряда Донцова. Бойцы регулярно получали денежное довольствие и были настроены воевать до победного конца именно в таком составе. Но сколько веревочке ни виться, а конец будет.

Алексей понимал, что война проиграна, успех на Эбро – лишь временная оттяжка, армия слабеет, ресурсы истощаются, внешняя помощь практически свелась на нет. Полная капитуляция республиканской армии неминуема, а следом прикажет долго жить и сама республика. Значит, надо думать о будущем.

В последнее время Донцова стали посещать странные, крамольные мысли. Сначала они приходили к нему изредка, потом все чаще.

«А хочется ли мне возвращаться в Советский Союз? Жена ушла от меня в погоне за сладкой жизнью, родни я никакой не имею. Друзья? Те люди, которым можно доверить все самое сокровенное, не боясь в ответ получить насмешки, презрительное недоумение или вообще уголовное преследование? Слово не воробей, сам не поймаешь. Зато отловят его заинтересованные лица и предъявят тебе обвинения в антисоветской пропаганде. Нет у меня в Союзе настоящих друзей, лишь приятели и сослуживцы.

Живем мы у себя как в изолированном заповеднике, не знаем, что творится за оградой, но слушаем егерей, которые нам якобы истинную правду глаголют. Испанская демократия, конечно, не сахар, а некая дурно попахивающая субстанция, но она, по крайней мере, позволяет людям говорить то, что они думают. Генерал Франко скоро с ней покончит, прихлопнет ее. Она ему и даром не нужна.

Да еще этот взорванный военный склад! Завели уголовное дело? Конечно, а как же иначе? Склад ведь уничтожен, и кто-то должен ответить за это по всей строгости закона. Вот я и стану крайним.

А здесь, в Испании у меня надежные, проверенные друзья, любимая женщина. Это чертовски радует, да только что я буду делать, когда республика капитулирует?! Сейчас я действую под прикрытием правительства и невидимым крылом своего ведомства. Если останусь тут и как-то приспособлюсь к новому режиму, то стану предателем Родины. Не сомневаюсь, что после окончания войны тутошняя аристократия между собой сторгуется, договорится. К Альбе вернется ее асьенда и социальный статус. Я буду при ней приживалкой, самым натуральным альфонсом, который удачно присосался к вымени, исполняя роль постельного клоуна. Чужой я здесь и никогда не стану своим! А если останусь тут вынужденно, просто не сумею вовремя убраться отсюда?

Какое-то неустойчивое равновесие, балансирую на грани. Голова пухнет. Ладно, поживем – увидим». Донцов зашел в спальню и обнаружил там Альбу. Графиня раскинулась на широкой кровати, голая, как облупленное яичко.

– Ты бесстыжая, – сказал несколько смущенный Алексей.

– А чего мне стыдиться? – Она похлопала себя по крутому бедру. – Пусть это делают дурнушки с кривыми ногами и обвислой грудью.

Графиня и вправду была чертовски хороша собой.

– Я скоро, – сказал Алексей и подался в ванную комнату, чтобы помыться, побриться и побрызгаться какой-нибудь парфюмерией.

Альба была чистоплотной девушкой и не позволяла ни себе, ни Донцову какой-либо небрежности во внешнем виде при любых обстоятельствах.

«Непривычно, но вдохновляет», – подумал Донцов, нарисовав в памяти недавно увиденную картину.

Он вспомнил свою бывшую жену – красивую, но фригидную бабу, которая ложилась в супружескую постель в длинной ночной рубашке и не позволяла ему ее снимать ни при каких обстоятельствах. Ее не привлекали постельные игры, она воспринимала их как данность, как прописанную супружескую обязанность, которую нужно исполнять, чтобы обеспечить себе беззаботную и комфортную жизнь. Эта особа и детей не хотела заводить, все оттягивала. Мол, рано, сначала надо для себя пожить.