Испанские братья. Часть 3

— Я, сеньор? Сохрани Господи! Я христианка старого образца, добрая католичка, такой я надеюсь и умереть. Но если Вы хотите знать правду — я раньше соглашусь идти в паломничество в жёлтом санбенито и со свечой в руке, чем допущу мысль, что Карлос когда-нибудь сказал хоть слово, которое бы не было чисто правоверным и христианским. Всё его преступление состоит в том, что он познал любовь Господа и в этом обрёл счастье и мир. Если это и Ваша религия, сеньор дон Хуан, то я против неё ничего не имею. Но как я уже раньше сказала, если Бог в своём великом милосердии даст мне уверенность, то я готова следовать за Вами и Вашей дамой хоть до края земли.

С этими словами Долорес вышла из комнаты. Хуан долго сидел в глубоком раздумье. Наконец он взял Новый

Завет, и принялся перелистывать его страницы, пока он не нашёл притчу о сеятеле: «Иное упало на камни, где немного было земли и скоро взошло, потому что земля была неглубока, когда же взошло солнце, увяло, и как не имело корня, засохло».

— Вот, — сказал он сам себе, — в этих словах история всей моей жизни, начиная с того дня, как в садах Сан-Исидро мой брат открыл мне свою веру. Боже, помоги мне, и прости моё падение! Ещё не поздно со смирением вернуться к самому началу, и просить Того, Кто единственный способен перевернуть засохший слой земли.

Он закрыл книгу, подошёл к окну и выглянул в сад. На миг его взгляд задержался на родной, таинственной надписи на стекле, которую оба брата так любили с детства, о которой были все их мальчишечьи сны: «Я нашёл своё Эльдорадо!»

Солнце во всём своём блеске освещало эти слова, так, как это было в прежние дни: дни, которые навсегда миновали…

Практичному дону Хуану не пришло в голову усмотреть в этом счастливое предзнаменование для себя или для своего брата, который стоя за его спиной, всегда говорил: «Смотри, Ру, солнце светит на слова нашего отца!»

Его мысли вернулись в далёкое прошлое, в то ясное солнечное утро, когда эти слова увенчали миром их небольшую ссору…

Тень печали пролетела по лицу Хуана, взор омрачился, на глаза навернулись слёзы… и тут в комнату впорхнула Беатрис. Сияющая и оживлённая, она вернулась с утренней прогулки. В руках она несла букет весенних цветов и весело напевала одну из бесчисленных испанских баллад.

До сих пор у Беатрис не было возможности кого-то искренне любить, да и её по-настоящему никто не любил. Теперь душа её расцветала — под благотворными лучами любви и обыкновенных человеческих радостей, которые дарил ей прекрасный окружающий её мир.

— Смотри, дон Хуан, какие чудесные цветы! Я таких никогда не видела! — она положила перед ним на стол свой красивый букет.

Хуан не обратил внимания на цветы, но с любовью посмотрел на Беатрис.

— Я хотел бы услышать от тебя утреннюю песню, — попросил он.

— О, я с радостью для тебя спою, амиго мио!

— Аве Мария Санктиссима…

— Подожди, любимая, я прошу тебя! — он положил ей руку на плечо и со смешанным чувством восхищения и нежности с мягким упрёком посмотрел в глаза, — не это. Ради всего, что пролегло между нами и нашей прежней верой, не пой этого. Лучше мы вместе споём «Господь милосердный», — ибо ты знаешь, что между нами и нашим Спасителем нет посредника, и в нём нет никакой необходимости. Ты знаешь это, моя любимая!

— Я знаю, ты прав, — ответила Беатрис, которая всё ещё основывала свою веру на вере Хуана, — но мы можем попозже спеть, что ты пожелаешь, и сколько пожелаешь. А теперь я хочу позвать тебя на прогулку, смотри какое прекрасное солнечное утро!

Глава XXXIX. Оставленный

В жилище света все ушли они,

Я — в ожидании остаюсь…

(Г. Боуган)

Смена времён года почти не вносила разнообразия в мрачные казематы Трианы, куда не проникали ни благоухание весны, ни блеск и сияние лета. За стенами цитадели, совсем рядом, кипела жизнь со всеми её страстями и богатыми красками, но к приговорённым не доносилось даже эхо многообразных жизненных голосов, их прочно держали в своих оковах железо и камень. К Карлосу ещё Избавитель не пришёл. Не раз он чувствовал Его непосредственную близость. Летний зной был в камерах невыносим, и изнуряющая лихорадка до предела истощила силы Карлоса, но именно она и продлила ему жизнь, потому что накануне аутодафе оказалось, что он не способен даже пройти по своей камере. Он без особой боли узнал о судьбе своих друзей и братьев, потому что считал, что очень скоро последует за ними.

Между тем месяц за месяцем он продолжал жить. Выздоровление в его положении было попросту невозможно. И дело было не в том, что он перенёс больше других, напротив, во многих отношениях ему было легче — он не был закован в цепи, не был брошен в нижние камеры подземелья, куда вовсе не проникал дневной свет. Но поскольку к тяжёлым последствиям истязаний прибавились болезнь, истощение и абсолютное одиночество, то ноша стала достаточно тяжелой, чтобы и более выносливого человека ввергнуть в бездну отчаяния.