Испанские братья. Часть 3

В каждый канонический час, который возвещали монастырские колокола, кающийся преклонял колена перед распятием и с помощью молитвенника и чёток едва слышным голосом читал длинные литании. Он очень рано отправился на покой, предоставив Карлосу, к его большой радости, лампу и молитвенник. Уже два года, как глаза интеллектуала Карлоса не видели ни странички печатного текста, и свет лампы не освещал его печального одиночества. И для него было большой радостью освежить свою память выдержками из Священного Писания, которые были в молитвеннике. И хотя после однообразия его двухлетнего заточения впечатления сегодняшнего дня взволновали его душу и до предела вымотали последние силы его ослабевшего тела, он только в полночь смог решиться закрыть, наконец, книгу и лечь отдохнуть на обещавшее быть удобным ложе из толстого слоя соломы.

Карлос уже засыпал, когда резко зазвонили полночные колокола. Он увидел, что товарищ его поднялся со своего места, набросил на плечи плащ и встал на молитву. Как долго она продолжалась, Карлос не смог бы сказать, потому что статная коленопреклонённая фигура скоро переплелась в его сновидениях с явью. В высшей степени странные это были сновидения — он видел Хуана, облачённого в санбенито, с лицом старца и с седыми волосами коленопреклонённым перед алтарём в маленькой церкви в Нуере, но вместо покаянной молитвы он читал одну из баллад Сида.

Глава ILI. Ещё больше о кающемся

Да, таковою мать твоя была,

Улыбалась печально и нежно,

Мыслью ясною взор озарён.

(Геманс)

На следующее утро небольшое событие заметно сблизило узников. После утренней молитвы кающийся снял свой плащ, взял связанную из камыша длинную метлу и принялся сосредоточенно, с непроницаемой миной подметать пол.

Контраст между его статной фигурой, исполненных достоинства движений и благородной внешностью и занятием, достойным денщика, был слишком разителен, и вместо того, чтобы рассмешить, глубоко тронул Карлоса. Он не мог отделаться от мысли, что его товарищ по заточению действует метлой таким образом, будто это не метла вовсе, а по меньшей мере жезл фельдмаршала. Сам он к такого рода занятиям привык, ибо каждый узник Санта-Газы, какого бы он ни был звания, должен был обслуживать себя сам. Великий переворот, происшедший в нём, привёл его к тому, что он, приученный презирать всякую низкую, лишённую интеллектуального смысла работу, теперь, как узник во имя Христа, не считал унизительным никакое занятие.

Но Карлос не смог вынести, что его старший, такого благородного вида товарищ у него на глазах занят таким заурядным делом. Он встал и настойчиво попросил, чтобы он, как младший по возрасту впредь выполнял такие работы сам. Сначала кающийся возражал, говоря, что и это относится к его покаянию, но когда Карлос стал настаивать, он сдался, возможно, потому, что вместе с прочими интеллектуальными способностями в нём сильно атрофировалась и сила воли. Казалось, он с большим интересом наблюдал за Карлосом — тот двигался с большим трудом, и каждое движение требовало от него больших усилий. Когда Карлос, закончив работу и истратив, пожалуй, весь запас своих физических сил, присел отдохнуть, его товарищ с непосредственностью простолюдина заметил:

— Вы искалечены, сеньор, и, наверное, очень больны.

— Это следствие пыток, — с мягкой улыбкой ответил Карлос, и утомлённое лицо его озарила светлая улыбка при воспоминании о том, что ему пришлось пострадать за своего Спасителя.

На старика эта улыбка подействовала подобно молнии, осветившей мрачное нагромождение туч. Он что-то увидел в глубинах собственной души — он вдруг вспомнил стройную красивую женщину, закутанную в шелка. Она стояла в воротах замка, и на её милом лице улыбка боролась со слезами. Улыбка победила, потому что рядом с нею высоко подняли ребёнка, чтобы он послал вслед уходящему отцу маленькой ручкой воздушный поцелуй…

В следующий миг это видение исчезло, осталось необъяснимая тревога от странного чувства, что подобное однажды уже было пережито. Привыкший к одиночеству кающийся, может быть, сам того не понимая, довольно громко и с долей раздражения произнёс:

— Зачем Вас сюда привели? Мне от этого больно, я все годы прекрасно обходился без общества людей.

— Мне очень жаль, — извинился Карлос, — что моё присутствие для Вас неприятно, но я пришёл сюда не по доброй воле, и не в моих возможностях от Вас уйти. Я, как и Вы, заключённый, однако в отличие от Вас, мне уже вынесен смертный приговор.

Узник долго не отвечал, потом встал, сделал несколько шагов в сторону Карлоса, и с большой серьёзностью протянул ему руку:

— Я боюсь, мои слова были невежливы. Я столько лет не говорил с равными себе, что почти забыл, как надо обходиться с людьми. Сеньор, брат мой, будьте великодушны, простите меня.

Карлос с теплотой в голосе заверил его, что не обиделся. Он сжал протянутую руку и почтительно её поцеловал. С этого момента он искренне полюбил своего соседа по камере.

Тот заговорил первым.