Испанские братья. Часть 3

— Вы сказали, что Вам вынесен смертный приговор?

— Если и не официально, то фактически это так. Согласно выводам святейшего правосудия я — упорствующий, неспособный к раскаянию еретик.

— Но Вы ещё так молоды!

— Чтобы быть еретиком?

— Нет, слишком молоды, чтобы умереть.

— Разве я выгляжу молодым? Даже сейчас? Мне так не кажется. Последние два года для меня как долгая-долгая жизнь…

— Вы уже два года в заточении? Бедный мальчик! Но я здесь уже десять, пятнадцать, двадцать лет… Я не знаю в точности, сколько, я уже потерял счёт времени.

Карлос вздохнул. И такая жизнь ожидала его… В том случае, если он окажется недостаточно сильным, чтобы сохранить свою надежду.

— Сеньор, Вы действительно считаете, что долгие годы страданий в одиночестве перенести легче, чем скорую, хоть и жестокую и чудовищную смерть?

— Я не знаю, имеет ли это значение, — не совсем впопад ответил кающийся.

В этот момент он просто не был в состоянии вникнуть в глубину этого вопроса, поэтому инстинктивно старался его обойти. И в то же время он всё яснее вспоминал об обязанностях, возложенных на него властью, которой он покорился:

— Мне приказано советовать Вам, — медленно выдавливал он из себя слова, — подумать о спасении своей души и вернуться в лоно единственно истинной апостольской католической церкви, за пределами которой нет ни мира, ни спасения.

Он говорил заученные слова, в которых звучали не свои собственные, а чужие убеждения. Карлос тотчас заметил это и решил, что затевать с ним спор будет попросту невеликодушно. Он не стал пускать в ход духовное оружие, которым так мастерски владел. Хуан тоже бы не стал применять шпагу против седовласого старика. Немного подумав, он сказал:

— Могу я воспользоваться Вашим благорасположением, сеньор мой отец, и просить Вас ненадолго одарить меня своим вниманием? Я изложил бы Вам свою веру.

Такая просьба не могла остаться без удовлетворения. Никакая ересь не могла напугать старца так, как мысль о том, что один кастильский рыцарь по отношению к другому мог оказаться невежливым. Он сказал:

— Окажите мне честь, сеньор, высказать своё мнение, и я со всем вниманием, на какое способен, выслушаю Вас.

Такая речь была для Карлоса весьма непривычной. И он со всей искренностью, откровенно и чистосердечно изложил ему свою веру, свои убеждения и свою любовь к Спасителю. Памятуя о своей беседе с отцом Бернардо в Сан-Исидро, он не стал касаться различий учений, но больше говорил о личности Христа. Простыми словами, которые были бы понятны ребёнку, и с сердцем, исполненным горячей любви и веры, он говорил о Том, Кто ходил по земле, Кем Он был, что Он совершил, и что совершает до сих пор для каждой души, которая доверяется Ему.

В глазах, лишённых жизни, засиял слабый свет, и что- то наподобие заинтересованности оживило равнодушное, скованное, бесстрастное лицо. Карлос заметил, что сначала он следил за каждым его словом, и старался говорить доступней и медленней. Но потом в нём наступила перемена. Глаза его ещё были пристально обращены к говорившему, но понимал ли он его?

Внимание старца стало напряжённым, но прислушивался он, кажется, не к словам, которые говорил Карлос, а к чему-то другому. Так бывает с человеком, который, слушая прекрасную музыку, под её звучание отдаётся собственным чувствам. На деле, голос Карлоса звучал для его собеседника музыкой, он охотно отдавался бы обаянию этого голоса все оставшиеся ему часы жизни.

Карлос подумал, что если именно таким представляют себе «их святейшества» настоящего кающегося, то угодить им было нетрудно. И его ещё больше удивило, что такой тонкий и хитрый человек, как настоятель доминиканского монастыря, мог питать надежду, что такой кающийся, как этот, способен возвращать в лоно правоверной церкви заблудших еретиков! Ибо хвалёное благочестие этого человека показалось Карлосу всего-навсего сломленной покорностью, неспособной больше к сопротивлению, обессилевшей в борьбе души. «Сопротивляется только живое, — думал он, — то, что мёртво, позволяет нести себя куда угодно».

Но несмотря на явное омертвение, овладевшее этим сердцем и умом, которое, — Карлос в этом не сомневался, — было следствием многих страданий, он с каждым часом больше любил своего товарища по заточению. Он не знал, почему. Он просто чувствовал необъяснимую связь своей души с душой этого человека.

Когда Карлос из опасения переутомить собеседника оставил свои объяснения, оба опять впали в молчание, и остаток дня прошёл без долгих бесед, но в постоянных проявлениях взаимной учтивости и уступчивости. На cледующее утро, проснувшись, Карлос увидел соседа коленопреклонённым перед изображением мадонны с неподвижными устами, но лицо его было озарено мыслью — таким Карлос его ещё не видел.