Испанский дневник

Раненые журналисты лежат в комнатке военного госпиталя, рядом на двух койках. Положение их очень серьезно. У Шато разрывной пулей раздроблена и разворочена берцовая кость. Вчера возник вопрос об ампутации ноги; сегодня положение Шато немного лучше. У Де ла Прэ пуля вошла в пах и вышла сзади, прорвав внутренние органы. Оперировать можно только в Мадриде. Боль искажает его красивое бледное лицо.

– Я, наверно, подохну. У меня такое ощущение.

Он благодарит за посещение, за вызов жены из Парижа и прочие заботы.

– Мы не успели даже полностью набрать высоту, чтобы перевалить через горы, окружающие Мадрид. Мы были в воздухе не более десяти минут. Внезапно над нами в стороне появился истребитель. Он сделал круг, – очевидно, хорошо осмотрел нас. Не видеть опознавательные знаки он не мог… Это совершенно исключено. Он исчез на несколько минут, а потом сразу через кабину, снизу, сквозь пол, стали бить пули. От первых же выстрелов мы упали, раненные. Пилот был невредим. Он круто повел самолет на посадку. Внизу были какие-то холмы… Самолет очень сильно ударился, встал вертикально на нос. Тяжело раненные, обливаясь кровью, мы упали друг на друга. Кажется, начался пожар, я уже ничего не соображал… Через несколько минут появились крестьяне, они разломали дверцы и стали бережно нас вытаскивать…

Он спрашивает, какие новые шаги предприняло правительство его страны в ответ на пиратское нападение на французский гражданский самолет. Кто-то сказал ему, что из Парижа послан мятежникам ультиматум. Это радует его. Но никакого ультиматума не послано. Французское правительство ничего не предприняло, официально даже не считает себя осведомленным о происшедшем. Мне не хочется огорчать Де ла Прэ, тяжело раненного, может быть умирающего. Я выражаю надежду, что уж теперь французское правительство покажет Франко, где раки зимуют. Раненый тоже надеется на это:

– Хоть бы на этот раз они что-нибудь предприняли! Иначе мне просто стыдно будет носить эту гнусную пулю в паху.

11 декабря

Уже с окраины города виден яркий голубой снег на Гвадарраме. Горы раскрашены снегом и солнцем. Они стали яснее и ближе. По ущельям, взбегая и падая, кружится линия фронта, гремят редкие выстрелы. Осторожно пробираются люди на лыжах, повозках, мулах.

Раньше это казалось чертовски близко, и в самом деле, тридцать – сорок километров – это разве не под самым носом у столицы? Теперь, когда фронт проходит между медицинским и филологическим факультетами Мадридского университета, теперь горный сектор стал чем-то отдаленным, спокойным, второстепенным. Но, конечно, это иллюзия. Затишье на Гвадарраме – условность. Это неустойчивое равновесие. Оно может каждый день нарушиться.

Взятию Эскориала, овладению знаменитым монастырем Сан-Лоренсо в лагере испанского фашизма придают особое, мистическое, значение. Изворачиваясь в объяснениях долгого стояния под Мадридом, Франко среди прочего заявил, что взятие Эскориала, величайшего религиозно-исторического центра Испании, будет политически равносильно и даже важнее взятия Мадрида. Сейчас в знак особой любви к Эскориалу Франко бомбардировал его с воздуха.

Я приближаюсь к Эскориалу со смущением, как школьник к экзаменационному столу. Сколько глубокомысленных сентенций и формул произнесено здесь за сотни лет путешествующими литераторами, сколько упреков по адресу Филиппа II, сколько издевательств над его сооружением, сколько уничтожающих характеристик громоздкого каменного ящика, – что можно еще добавить к этому?

Но когда за поворотом дороги величественно, в могучей и вовсе не мрачной торжественности раскрывается исполинский гранитный амфитеатр, окруженный стеной стальных скал. И у их подножия, из тех же скал высеченный, безупречно простой гранитный дорический четырехугольник о двух тысячах шестистах окнах – сразу падает и забывается вся эстетическая шелуха случайных психологических обобщений. Эскориал действительно красив и правдив в своей идее и выполнении: крепость-монастырь, дворец-канцелярия большой, сильной католической колониальной империи XVI века, ее апогея и начала упадка. Сооружение, гармонически воплотившее в себе эпоху, дух повелителей, неисчислимый труд народа и великолепное в своей чистоте и благородстве искусство его мастеров.

Старый смотритель Эскориала неприятно изумлен внезапным посетителем. Он ворчит, подозрительно долго не находит ключей, но наконец примиряется, и вот мы с ним в пустом, заколдованном городе Эскориала, в геометрическом лабиринте дворов, сводчатых коридоров, серых гранитных галерей, потайных ходов и темных, потрескавшихся полотен. Конечно, фашистскому генералу было бы приятно прогуляться здесь на коротеньких ножках вместе с германским майором, хозяйски потыкать хлыстиком картины, приказать открыть ставни в низеньких комнатах Филиппа, тоже почувствовать себя чем-нибудь…

Спрашиваю, упали ли сюда бомбы. Не здесь. Они разорвались метров за сто отсюда, у служебных корпусов, обрамляющих самый монастырь; там теперь госпиталь. Тяжело ранили мальчика.