Испанский дневник

Бомбардировка эта по своей военной бесполезности, по тупой жестокости, по выбору объекта – одна из самых подлых среди фашистских бомбардировок Мадрида. Около двадцати больших стокилограммовых бомб сброшено на рабочий квартал Тетуан, вблизи арены боя быков. Десятки домов, двухэтажных и трехэтажных, превращены в груды обломков.

Пока установлено сто жертв, убитых и раненых. Много людей погибло не от самих бомб, а задавлено обвалами стен и потолков.

Огромная толпа копошится на развалинах. Среди общего плача и воплей дружинники, добровольцы, родные вытаскивают трупы людей – взрослых и ребятишек.

Это длится невыносимо медленно и мучительно. В маленькие корзинки накладывают по пять, десять кирпичей и относят в сторону. Показывается нога, или плечо, или детская ручонка. Рыдая, матери дожидаются, пока будет высвобождено все тельце, иногда они, расталкивая окружающих, кидаются на груду щебня и сами, как обезумевшие, отрывают ногтями засыпанные известковой трухой трупики.

В уцелевших домах, если их можно назвать уцелевшими, люди в бессмысленном оцепенении стоят или бродят среди треснувших стен, разбитых стекол, обрызганной кровью мебели, не зная, куда идти, что делать. Бедняки, голытьба Мадрида, нищие семьи рабочих-строителей, ремесленники…

Пожилая женщина, хозяйка, рассказывает. Ее старуха мать очень больна, ломит грудь. Она раздела мать, начала мазать ей грудь йодом, и в эту минуту ударила бомба. Все рухнуло, обвалилось. Мать тяжело ранена, ее только что увезли в больницу.

Через дорогу вход в подземелье метро. Внизу, на платформе, на рельсах, громадный табор беженцев, несчастных людей, лишенных крова. Они расположились прямо на асфальте или даже на рельсах, на щебне. В полумраке туннеля плачут и играют дети. Они засыпают тут же, на грудах грязного тряпья. Когда приходит поезд метро (здесь конечная станция), приходится долго разгонять людей с рельсов, чтобы кого-нибудь не раздавить. После каждой бомбардировки станции метро наводняются вот такой толпой без крова. Хунта обороны пробует бороться с этим, но ничего не может сделать. Надо иметь достаточно противовоздушных убежищ. Мадрид не имеет их. Горе городам, которые не приготовят убежищ от воздушного врага!

Во второй половине дня войска на правом фланге обороны оставили Боадилья дель Монте. Фашисты пробовали продолжать наступление вдоль реки Гвадаррама, но были удержаны Одиннадцатой и Двенадцатой бригадами. Получив небольшие резервы из колонны Переа, интернационалисты хотели отбросить противника контратакой, но очень задержались с подготовкой. Противник устал и тоже остановился. Фашисты стали закрепляться и рыть окопы. Постепенно все утихло.

20 декабря

Почему-то ни в одной газете, ни мадридской, ни в другой испанской, до сих пор нет ни одной строчки о Висенте Рохо. Репортеры изощряются в описаниях и характеристиках командиров и комиссаров, интендантов и санитарных инспекторов, они печатают огромные портреты певиц и балерин, выступающих в госпиталях, а о человеке, который фактически руководит всей обороной Мадрида, – ни полслова.

Я думаю, это вовсе не по враждебности или антипатии, а просто «в голову не пришло». Иногда здесь не приходят в голову самые ясные вещи.

Трудно не заметить Рохо. Не преувеличивая, круглые сутки виден и доступен он в штабе обороны, круглые сутки сидит в своей куртке с двумя звездочками и республиканским значком, не расправляя спины, перед столом с картами, чертит и отмечает цветным карандашом, пишет служебные записки, говорит с сотнями людей, говорит всегда ровно, вполголоса, прокашливая простуженное горло, разглядывая собеседника внимательными, спокойными глазами.

Как начальник штаба обороны Мадрида, подполковник Рохо держит в руках все нити сложной паутины частей, групп, батарей, отдельных баррикад, саперных команд и авиационных экскадрилий. Без отдыха, без сна он следит за каждым движением противника на каждом из сотен раздробленных и разбросанных участков боевой линии и сразу реагирует на него, сразу вырабатывает и предлагает командованию конкретное решение.

Он кадровый офицер, профессионал-военный, но не из привилегированных, а из пасынков.

В поздний ночной час, вертя пальцами самокрутку из черной канарской махорки, улыбаясь не без горечи, Рохо объясняет: