Испанский дневник

В Мадриде голодно. Рынки почти пусты, хотя спекуляции особой не чувствуется. Торговцы, особенно мелкие, стараются показать понимание гражданского долга, они распродают свои убогие запасы, не повышая цен и в возможно большее количество рук. В кофейнях первую чашку кофе (это теперь уже не совсем кофе, но называется кофе) подают с сахаром (это не совсем сахар, а щепотка коричневой сахарной крупы в крохотном бумажном пакетике), вторую чашку – с извинениями – без сахара, третью – с еще большими извинениями совсем не подают. Буфетчик считает делом чести обслужить хотя и меньшими порциями, но большее количество посетителей. Хуже всего с табаком.

У меня завелся новый друг и помощник. Зовут его Ксавер. Испанец, бледный, круглолицый, с огромными глазами и с еще большими синими кругами под глазами. Ему девять лет, но он, не шутя, хороший помощник. К шести часам вечера, к моему возвращению в город, он каждый день обходит все редакции вечерних газет и привозит первые экземпляры, прямо с ротационной машины. Сдает уже вышедшие газеты и докладывает, ясно, толково, кратко, почему опоздали остальные. В «Кларидад» цензура вычеркнула три заголовка, и их срезают со стереотипа. «Информасионес» еще не вернулась в собственную типографию после взрыва, а в чужой типографии ее задерживают. «Эральдо де Мадрид» ждет тока, там в типографии темно до чертиков…

Но это лишь побочное занятие Ксавера. Через минуту его выкрики разносятся по всем этажам и коридорам огромного отеля-лазарета. Стремительно врывается он в номера-палаты и продает газеты. Даже дверь в операционный зал для него не закрыта – госпитальные порядки здесь аховые; покосившись на хирургический стол и врачей в белых шлемах, он молча кладет газету на подоконник. Если Ксавер пропустил какую-либо палату, раненые зовут его стонами; торопливо извинившись, он кладет вечерку на ночной столик и сгребает медные монеты в кожаный кошель. Остаток газет он продает на улице, оглядываясь на небо, прислушиваясь, не гудят ли моторы «Юнкерсов».

Ксавер сдает выручку отцу, сердитому, голодному и иногда пьяному сапожнику из Санта-Олалья. Пьет отец с горя – пришлось с огромной семьей бежать в Мадрид от фашистов, а теперь власти хотят эвакуировать семью и из Мадрида. Работы нет, в беженской столовой кормят худо, войне конца не видно…

Разругавшись с отцом, Ксавер считает свой хлопотный день оконченным; возвращается ко мне в комнату. Гордый мальчик почти никогда не принимает еды – ни хлеба, ни консервов, ни яблока. Но он любит сидеть в кресле у электрической печки; такая холодная зима, и нигде не топят. Подперши лицо маленьким смуглым кулаком, он сначала продолжительно сидит без движения, закрыв глаза, как усталая хозяйка после целого дня возни на рынке, в кухне, с детьми. Потом немножко отходит и тогда вынимает из кармана драной курточки свою собственную газету. Это крохотное, скверно отпечатанное издание на восьми страничках, выходит оно в Барселоне и называется «Ха-ха!»

Ксавер углубляется в стишки и рисунки. Веселые козявки ездят в каретах, подносят друг другу цветы, сражаются на шпагах, мышата прыгают то в банку с мукой, то в мешок с сажей и вылезают оттуда, совсем как маленькие негры с хвостиками. Ксавер вслух, тихо смеется. Затем расспрашивает о советских детях и получает очередную порцию русских слов. По уговору я обязан сообщать восемь слов в день, а в воскресенье, когда нет вечерних газет, двенадцать слов. Ксавер впитывает, как губка; он жадно любопытен; война пока лишает его школы. Откинувпшсь в кресле, он мечтательно вслух перебирает уже накопленные словесные богатства: «Бу-ма-га… Ка-ран-дач… Издра-стуй-те… Испи-чки…»

Сегодня – месяц обороны Мадрида. Теперь я смотрю другими глазами на весь ход борьбы. Война, видимо, будет еще долгой, затяжной, очень трудной. Идет накопление сил с обеих сторон. Страна готовит новые – и немалые – резервы. У Франко есть много техники, мало людей. Он ввозит итальянцев и немцев – «арийских мавров», как их прозвали дружинники.

9 декабря

Вчера фашистские истребители напали на французский пассажирский самолет общества «Эр Франс» и сбили его. На борту самолета были Де ла Прэ и Шато. Оба ранены и доставлены в Гвадалахару. Сегодня вместе с Жоржем Сория я поехал навестить их.

Гвадалахара очень сильно разрушена воздушными бомбардировками последних дней. Дымятся развалины прекрасного дворца Инфантадо. Несколько бомб попали в больницу, убили и покалечили сорок человек раненых. Другие бомбы попали в детский приют, наворотили гору маленьких трупов. Всего городок за два дня потерял сто сорок человек, из них большинство мирные, беззащитные жители.

Разъяренная толпа гвадалахарцев подошла к зданию местной тюрьмы, обезоружила стражу, изъяла из камер сто арестованных фашистов и расстреляла их. В тот же день отряды местной милиции произвели аресты подозрительных и враждебных элементов и посадили в тюрьму новых сто человек заложников. «На случай новой бомбардировки», – хмуро говорят в Гвадалахаре.