Испанский поход

Здесь было также заметно прохладнее, чем в том месте, где на него напали. А кроме того, вокруг были запахи жилища, просторного, хорошего и богатого. Здесь пахло совсем не так, как в той хижине на берегу. Это Федор понял сразу, едва втянув запахи.

«Во что же ты вляпался, брат Федор», – подумал Чайка, осторожно попытавшись пошевелить руками, и вдруг понял, что не связан. Он лежал абсолютно свободно в кресле и мог двигать руками и ногами. Это открытие потрясло его. А спустя мгновение он уловил шорох и ощутил чужую энергию. Рядом находился человек. И этот человек уже давно наблюдал за ним.

– Баал-Хаммон действительно благоволит к тебе, Чайка, – произнес очень знакомый голос, поняв, что Федор уже пришел в себя. – Если бы Гасдрубал прислал с письмо кого-нибудь другого, то посланец был бы уже мертв. Но тебе повезло, что с моими людьми был Акир. Он спас тебе жизнь.

Сделав над собой усилие, Федор открыл глаза и посмотрел на сенатора. Магон стоял напротив, всего в трех шагах, сложив руки на груди и закутавшись в темно-зеленый балахон. Поверх сложенных рук тускло поблескивала золотая цепь с амулетом, символом Карфагена. Дородная фигура седовласого сенатора возвышалась посреди знакомого кабинета, – не раз Федор уже бывал здесь, – рядом с массивным креслом, украшенным золочеными ручками в форме птичьих голов.

– Меня перевезли в Карфаген? – не поверил своим глазам Чайка, осторожно пошевелив руками, и, чуть подаваясь вперед в кресле, осмотрелся. – Но зачем? И кто эти люди, напавшие на меня?

– Это мои люди, – ответил Магон и тоже сел в кресло напротив, взяв со столика чашу с вином.

За окном вечерело. Сквозь открытую на террасу дверь пробивался неровный свет уже горевших на ее полу жаровен с углями. Сенатор неторопливо потягивал вино из чаши, украшенной драгоценными камнями, ничего не спеша объяснять и словно давая Федору время обо всем догадаться самому. По всему было видно, что Магон не торопится, но все же намерен о чем-то поговорить со своим пленником. Отсутствие пут на руках и ногах ничуть не обмануло Федора, на этот раз он был в этом кабинете не гостем, а именно пленником.

Никого из охранников поблизости Чайка не заметил. Кабинет был абсолютно пуст. Но это тоже еще ни о чем не говорило. Вернее, наоборот, говорило о многом. Наверняка охранники были у дверей и в саду, под террасой, так что Федор даже и не думал, что сможет легко сбежать при случае. Но, как боец, все же просчитывал варианты. Хоть его и опоили какой-то гадостью, державшей в забытьи несколько дней, необходимых, чтобы добраться до Карфагена, но своим сознанием он уже вновь овладел полностью. Тело тоже подчинялось, это он понял, пошевелив рукам и ногами.

– Ты хочешь сбежать? – усмехнулся Магон, посмотрев сначала на закрытую дверь в кабинет, а потом на открытую, ту, что вела на террасу.

«Значит, я не ошибся, – прикинул Чайка, – охраны полно. Но этот старик, которого я при желании могу убить одной рукой, совсем не боится оставаться наедине с человеком, которого почему-то теперь считает своим врагом. Почему?»

– Зачем мне бежать? – не очень уверенно изобразил удивление Федор, тоже решив не торопиться с выводами. – Разве я враг вам?

– Вот это я и хочу понять, – проговорил Магон, отпивая еще вина и делая жест рукой, разрешавший Федору сделать то же самое, – нас с тобой связывает кое-что в этой жизни. Именно поэтому я не разрешил казнить тебя немедленно как изменника.

– Изменника? – едва не вскочил со своего места Чайка. – Я получил уже несколько ранений, воюя за Карфаген! Как вы могли назвать меня изменником?

– Уже много времени, Федор, ты воюешь на стороне изменника, – медленно произнес сенатор, – и ты слишком близок к нему, чтобы ни о чем не догадываться. Я полагаю, либо ты искренне предан ему, либо ты слепец.

– Теперь вы называете изменником Гасдрубала… – не поверил своим ушам Федор, но невольно продолжил логическую цепь, которая напрашивалась после слов сенатора, – или даже самого Ганнибала. Того, кто верой и правдой бьется с римлянами, чтобы привести армию Карфагена к победе. Я не понимаю вас.

– Армия Карфагена, если ты этого не заметил, уже давно стала армией семьи Барка, – проговорил сенатор, словно окатил его ведром холодной воды, от которой в усталой голове командира двадцатой хилиархии все вдруг начало вставать на свои места, – воины боготворят Ганнибала и его братьев, но отнюдь не сенат и законную власть Карфагена.

– Но разве плохо, что солдаты любят своих командиров, – осторожно возразил Федор, все же рискнув взять чашу с вином, стоявшую на столике на расстоянии вытянутой руки, – ведь от этого они будут только лучше воевать с любым врагом. И пойдут за ним, куда бы он ни повел их.

– Я всегда считал, что ты неглуп, Федор Чайка, – только и сказал сенатор, откидываясь на кресле.

Других объяснений Федор не услышал. Сенатор явно подводил его к какой-то мысли, но не разжевывал ее, а предпочитал, чтобы Федор думал сам.