Испорченная кровь

— Гартмана фон Ауэ? — переспросил Кизель. — Отлично. Господин Шох не тратил попусту время, за которое ему платили, и делал очень правильно, изучая с вами образцовую куртуазную литературу; она, правда, довольно далека от нас по времени и нет в ней, пожалуй, ничего, что могло бы оплодотворить и увлечь вашу мысль, но нельзя не признать, что это очень, очень германские произведения, да, весьма достойные и в корне — германские. Тем не менее я не стану читать с вами Гартмана фон Ауэ, и все же надеюсь, что мои уроки будут еще более проникнуты немецким духом.

5

В летние месяцы у питомцев Серого дома не было занятий, но их, как и весь учебный год, с раннего утра до позднего вечера не оставляли в покое. Под присмотром «белых чертей» и наставников, которые постоянно жили при интернате и отпуском пользовались поочередно, воспитанники занимались гимнастикой на свежем воздухе, совершали утомительные походы, в которые их гоняли — сами верхом на лошади — веселый математик Танцмейстер и учитель гимнастики; за то, что он был отличным прыгуном, неизобретательные и слабые по части юмора ученики прозвали его Гальма, что значит по-гречески «прыжок». Некоторым благонадежным воспитанникам, в награду за хорошее поведение, разрешалось — разумеется, под присмотром — ходить в лес за грибами и шишками на растопку, другие готовились к переэкзаменовке, третьи пилили и кололи дрова и складывали их в поленницы. Но летние месяцы были главным образом периодом штрафных письменных упражнений — упражнений бесконечных, порой до неправдоподобия; от них ученики тупели, зато укреплялась их дисциплина и воля. Обжора Франкфуртер, склонный к садизму, любил развлекаться тем, что, когда поблизости не было воспитателя, он с разбегу врезался в кучку своих сотоварищей и, как слепой слон, опрокидывал их своей огромной тяжестью. В наказание Пидолл заставил его три тысячи раз написать фразу «Не бегай там, где люди стоят». После десяти дней исступленного писания этой фразы Франкфуртер решил освежиться и, забравшись в сарай, принялся мучить крысу, попавшую в мышеловку, капая на нее горячим сургучом; застигнутый за этим занятием, он получил новое наказание: пять тысяч раз написать «Крыса тоже божья тварь». Кизель, который тотчас по приходе в Серый дом занял язвительно критическую позицию по отношению ко всем преподавателям, а главное — к Пидоллу, презрительно пожал плечами над такой формулой. И когда об этом зашла речь в учительской, он выразился так:

— «Крыса тоже божья тварь!» Не думаете ли вы, что переписывание этой фразы помешает виновному при случае опять развлечься капанием горячего сургуча на крысу? Что значит — «Крыса тоже божья тварь»? Всего лишь францисканское толкование мысли, вернее, наблюдения, что крыса живет, двигается, родит живых детенышей и, судя по всем признакам, так же испытывает боль, как человек; но ведь именно по этой причине добрая душа Франкфуртер капал на нее сургучом! На камень или на мостовую он вряд ли стал бы капать. Заставить его переписывать эту фразу столь же бесцельно, как если бы кто-нибудь попытался привести Казанову на стезю добродетели, заставив его пять тысяч раз написать «Женщины прелестны и желанны».

— Ох, трудно, трудно, — неприветливо отозвался Пидолл, который терпеть не мог того, что он называл «свободомыслием» и «умствованием». — Недостатки и пороки наших воспитанников весьма разнообразны, вы сами в этом вскоре убедитесь, коллега, если пробудете в Сером доме длительное время, а перечень исправительных мер весьма ограничен. Как, например, наказали бы Франкфуртера вы, умеющий говорить столь свободно и остроумно?

— Я заставил бы его испытать то, что испытала крыса, — ответил Кизель, а когда Пидолл вздрогнул и возмущенно кашлянул, добавил:

— Впрочем, родители мальчика, пожалуй, были бы против того, чтобы капать на него расплавленным сургучом, поэтому я удовольствовался бы классической формой телесного наказания и велел бы изрядно высечь его.

— У нас секут по большей части в течение учебного года, — задумчиво сказал Пидолл. — В каникулы же, когда важно во что бы то ни стало заполнить время воспитанников, мы предпочитаем более длительные формы наказаний.

— Тогда я лично буду рад, когда каникулы кончатся и наших учеников будут не отуплять, а упражнять в такой издревле германской добродетели, какой, бесспорно, является мужественное перенесение физической боли, — резко, на одном дыхании, ответил Кизель и порывисто выпрямился, сомкнув пятки, словно готовый вскочить и отдать честь своей корпорации.

— Похоже, что наш новый коллега опасный дока по части садизма, — сказал после ухода Кизеля доктор Кемени, пристально и неодобрительно наблюдавший за молодым учителем немецкого языка своими карими, чуть раскосыми глазами.