Испорченная кровь

В Праге на вокзале Мишу встретил не только сам Борн, но и тетушка Бетуша, чистенькая, вся в сером, увядшая и какая-то сжавшаяся за сорок лет, прожитых в тени своей великолепной сестры. Мишина взрослость и красота до того изумили, до того смутили ее, что она залилась краской, и на ее ясных, чуть косящих глазах выступили слезы.

— Ах, Миша, Миша, ты ли это? — шептала она, дрожащими губами осторожно целуя его в обе щеки, пока Борн подтверждал служащему Серого дома, что принял сына в безупречном физическом и душевном состоянии. — Помнишь ли ты еще, как я учила тебя считать?

— Я постоянно вспоминал тебя, тетенька, и никогда не переставал скучать по тебе, — ответил Миша, с удивлением глядя на нее сверху вниз. «Ты была добра ко мне, — думал он, — и я отплачу тебе тою же монетой; германец не забывает ни обид, ни благодеяний».

Все трое сели в фиакр и поехали по вечерней Праге, которая предстала глазам Миши во всей своей красе, омытая недавним дождем, порозовевшая в теплых летних сумерках. А Борн, довольный, благосклонный, показывал сыну перемены, которые произошли в Праге в отсутствие Миши. Он обратил его внимание на то, как пышно разрослись деревья Городского парка, для закладки которого в свое время, — что, несомненно, известно Мише, — так много сделала мама, и с гордостью, словно это было его собственное творение, показал сыну гигантскую стройку Национального музея, выросшую на месте снесенных Конских ворот.

— Растем, Миша, растем, — говорил Борн своим «графским» голосом. — Медленно, но неуклонно Прага из скромной Золушки становится мировым городом. Рекомендую тебе завтра совершить прогулку по новым кварталам, прежде всего по Виноградам и Жижкову, и, ручаюсь, ты будешь изумлен. Жаль, что сейчас, в летнее время, не дают спектаклей в нашем дорогом Национальном театре, который с необычайной торжественностью снова открылся после гибельного пожара в позапрошлом году; пока же тебе придется удовольствоваться осмотром его хотя бы снаружи.

Борн говорил как по-писаному, плавно, с подъемом и проникновенно, но Миша, — они в это время спускались по Вацлавской площади к Мустку, — был рассеян и озирался по сторонам.

— Все это хорошо, папа, — прервал он разглагольствования Борна, — но куда же мы едем? Разве вы переселились с проспекта Королевы Элишки?

Он заметил, что Бетуша покраснела при этом вопросе.

— Мы не переселились, но ты будешь жить не у нас, а у тети Бетуши и ее маменьки, — сказал Борн небрежно, как нечто само собой разумеющееся. — Для тебя это будет удобнее, мальчик, у нас тебе было бы беспокойно, дети мешали бы заниматься, нас много, а места мало. А у Бетуши лишние комнаты, будешь жить, как взрослый, да ты уже и взрослый. Или тебе это не по душе?

Мише это не было не по душе, наоборот, перспектива совместной жизни с ненавистной мачехой и с единокровными братьями, которые, несомненно, отнесутся к нему неприязненно, пугала его; самая мысль о доме, от которого он отвык и где после рождения Ладислава все изменилось, скорее отталкивала, чем привлекала его. И вот, оказывается, его опасения напрасны: с тетей Бетушей он поладит гораздо лучше, чем с мачехой, он будет жить один, без братьев, в общем, все складывается отлично. Но румянец на щеках Бетуши и слишком легкий, слишком уверенный тон Борна привели Мишу к мысли, что взрослые смотрят на это дело иначе и даже испытывают угрызения совести. Стало быть, он, Миша, в выгодном положении, и было бы глупо не попытаться извлечь из этого выгоду.

— Не по душе? — тихо ответил он, как бы подавляя дрожь в голосе, и улыбнулся тонко и скорбно. — Нет, нет, вполне по душе, папочка. Если таково ваше желание, значит, оно приятно и мне.

При таком трогательном ответе Борн беспокойно заерзал на месте и повел плечами, словно пальто было узко ему.

— Дело не в моем желании, а в твоих удобствах, мой мальчик. И в этом нет ничего необычного: среди студентов университета много приезжих, и они, разумеется, снимают комнаты. — Борн поджал губы и слегка нахмурился, видимо, недовольный тем, как он сформулировал эту фразу. Потом он извлек из бумажника четыре кредитки по пяти гульденов и подал их Мише; у юноши было такое чувство, будто отец возвращает ему злосчастную добычу, за которую он, Миша, заплатил пятью с половиной годами исправительного дома. — Вот тебе на расходы, чтобы ты не оказался в Праге без гроша. Трать экономно, не расточительствуй, чтобы хватило до конца месяца. Помни прекрасную народную поговорку: «Денежки счет любят».