Но если суровая, гордая голова Ивана, которой так не шли каштановые, распущенные по плечам, как у пажа, волосы, была набита чванливыми мыслями о богатстве, знатности рода и ничтожестве бедных родственников, то нечего удивляться мрачной ненависти, которую он почувствовал к своему исправившемуся и осыпанному милостями единокровному брату. Первое столкновение произошло при первом же визите Миши на проспект Королевы Элишки, куда он, по желанию отца, явился ровно в полдень, на следующий день после приезда из Вены. Введенный горничной в прихожую, он увидел маленькую фигурку Ивана, который, расставив ноги, стоял в дверях гостиной, злой и какой-то недетский, в бархатном костюмчике с круглым кружевным воротничком, покрывавшим плечи. Упрямо выпятив подбородок, он сказал брату:
— Дальше вам нельзя, господин вор, а то вы тут все разворуете.
Как бы ни представлял себе Миша возвращение домой, такого он никак не ожидал. Он покраснел и замер на месте, совершенно растерянный, не зная, что сказать и как поступить. На счастье, рядом была горничная; в смятении воскликнув: «Что вы говорите, молодой барин!» — она кинулась к Ивану, схватила его за руку и увела в детскую, которая когда-то была Мишиной. Иван не сопротивлялся, но по дороге все таращил на Мишу свои серые, холодные глаза и, беззвучно шевеля губами, твердил: «Вор, вор!» Тем временем Миша, отлично научившийся сносить побои и оскорбления, быстро сообразил, что из этого инцидента, как и из переселения его к тете, можно извлечь выгоду. Поэтому он тихо повернулся и ушел.
Расчет был правильный. Узнав об этой выходке, Борн выдрал Ивана, как еще никогда никого не драл, и тотчас поехал к Мише извиняться; и Миша испытал величайшее, небывалое удовлетворение, когда всесильный властный отец уговаривал его забыть отвратительный поступок Ивана и снова приехать к ним, ибо невозможно и неудобно перед людьми, чтоб Миша отделился навсегда и прервал всякую связь с семьей.
Немалое моральное удовлетворение принес этот случай и Бетуше, придав ей сил и обогатив новым, интересным содержанием ее увядшую душу. «Уж если Иван осмелился так страшно оскорбить собственного брата, — думала она, — мне не приходится жаловаться».
— Не обращай внимания, — сказала она Мише, радуясь втайне. — Иванек — глупенький мальчик, он слишком высокого мнения о себе и еще не знает, бедняжка, что со временем, когда он лишится защиты матери, свет жестоко покарает его за самомнение.
— А я, тетушка, и не обращаю внимания, — ответил Миша. — У меня есть свои
Что это за идеалы, которые так замечательно помогают ему преодолевать обиды и невзгоды, этим, разумеется, Миша не мог похвастать ни перед тетей Бетушей, ни перед кем-либо из родных; и все же он не удержался от искушения показать хоть одному из них свои козыри, хотя пока — подчеркиваем, «пока» — не смел полностью открыть их.
Впрочем, тетю Бетушу и не интересовали его козыри; само словечко «идеалы» — какими бы они ни были — испугало и расстроило ее.
— Ах, идеалы, знаю я эти идеалы! — с горечью произнесла она. — У меня тоже были идеалы, и у Ганы были идеалы, в Американском дамском клубе мы только и слышали, что идеалы да идеалы. Эмансипация женщин, равноправие мужчин и женщин, право женщины на свободный труд, вот какие были идеалы, я их отстаивала, и Гана тоже. А чем кончилось? Я изучила бухгалтерию, нашла себе место в магазине Борна, а потом Гана, проникнутая теми же идеалами, что и я, вышла замуж за моего шефа. Что ж, она была красивее и интереснее, Борн потерял голову, и конец идеалам. Ах, не говорите мне об идеалах! Хорошенькое личико, стройная фигурка — и все идеалы
— Стало быть, ты, тетушка, нашла свое счастье, если так пренебрегаешь идеалами? — спросил Миша с тем чуть ироническим небрежением, от которого не может удержаться даже самая благовоспитанная юность, слушая ламентации разочарованной старости.
— Нет. Счастья я не нашла, но в идеалы больше не верю. Просто я продолжаю жить, как жила в молодости, когда Гана ходила на балы в новом, а я в перешитом платье. Но у меня есть хоть то утешение, что я приносила какую-то пользу и честно зарабатывала себе на жизнь.