Испорченная кровь (ЛП)

дому — картины полых воробьёв и носителей

смерти. Я смотрю на стопки бумаг, в то время как

Айзек делает нам чай. Слышу звон ложки. Слышу,

как она стучит по керамической чашке. Бормочу

что-то книгам, разложенным вокруг меня, мои губы

шевелятся в заклинании. Мы хоть и рассортировали

их, но без номеров на страницах, они всё еще в хаосе.

Как можно сложить по порядку книгу, которую вы

никогда не читали? Или, может быть, в этом суть

проекта. Может быть, я должна привнести свой

собственный индивидуальный порядок в две книги,

которые никогда не читала. В любом случае, я

говорю им разобраться самим и поговорить со мной.

Голоса были и всегда будут слишком пугающими,

чтобы говорить так же громко, как и книги. Вот

почему авторы пишут, чтобы передать что-то

громкое чернилами. Чтобы выпустить мысли; чтобы

тихие, безгласные чувства были услышаны. В этих

страницах находятся мысли о том, что Смотритель

Зоопарка хочет, чтобы я услышала. Не знаю почему,

и мне всё равно, но мне нужно выбраться отсюда.

Нужно вытащить отсюда Айзека.

— Хочешь ли ты иметь детей? — спрашивает он

меня, пока несёт наш чай в гостиную. Я поражена

хаотичности его вопроса. Мы не говорим о

нормальных вещах. Наши разговоры в основном о

выживании. Моя рука дрожит, когда я беру чашку.

Кто может думать о детях в такой ситуации? Два

друга, которые просто сидят и болтают о своих

жизненных планах? Мне хочется сорвать с себя

рубашку и напомнить ему, что он вырезал мою грудь.

Напомнить, что мы заключённые. Люди в нашем

затруднительном положении не говорят о

возможности завести детей. Но всё-таки... потому,

что спрашивает Айзек, и потому, что он так много

сделал для меня, я позволяю своим мыслям обдумать

то, что он сказал.

Как-то в аэропорту Хитроу я видела, как малышка

закатила истерику. Старшая сестра забрала iPhone из

рук маленькой девочки, когда та пригрозила бросить

его на пол. Как и большинство детей, крошечная

девочка, которая еле балансировала на ножках,

только научившись ходить, выдала громкий,

возмущённый ответ. Она завопила, упала на колени и

издала ужасный пронзительно-прерывистый крик,

который звучал подобно сирене скорой помощи. Он

возрастал и падал в бурном крещендо, заставляя

людей морщиться. Причитая, она опустилась на пол

и лежала на спине лицом вверх, колени согнуты под

ней. Я изумлённо наблюдала, как её руки дергаются,

чередуя движения, чем-то похожие на плавание на

спине и интерпретацию танца бабочки. Лицо

исказилось в мучительной гримасе, рот издавал

душераздирающие крики, как вдруг она вскочила на

ноги и, смеясь, побежала в сторону фонтана в

нескольких метрах от неё.

Насколько мне было известно, дети страдают

биполярным расстройством. Они злые,

непредсказуемые, эмоциональные, наделены

голосами-сиренами скорой помощи, косичками,

липкими руками и покрытыми остатками еды ртами,

которые то улыбаются, то гневно изгибаются, и всё

это происходит со скоростью вдоха. Нет, спасибо.

Если бы я хотела трёх футового вояку в роли своего

хозяина, то наняла бы для этого бешеную обезьяну.

— Нет, — отвечаю я.

Он делает большой глоток. Кивает.

— Я так не думаю.

Жду объяснения, почему он спрашивает, но доктор

этого не делает. Через несколько минут до меня

доходит — щёлк, щёлк, щёлк — и я чувствую, что

меня тошнит. Айзек не ел. Не спал. Мало говорил. Я

наблюдала, как он медленно угасает в течение

последней недели, ожив только из-за доставки

белого ящика. Я вдруг чувствую себя менее

разозлённой его неуместным вопросом. Больше

обеспокоенной.

— Как долго мы здесь? — спрашиваю я.

— Девять месяцев.

Мой мозговой кубик-рубик прокручивается. И мой

гнев рассеивается.

Когда мы только оказались здесь, он сказал, что

Дафни на восьмой неделе беременности.

— Она родила в срок, — говорю я твёрдо. Заставляю

мозг найти подходящие слова, которые ему нужно

услышать. — У вас здоровый ребёнок, который

утешает её, являясь частью тебя, что осталась с ней.

Не знаю, успокаивает ли его, но это всё, что я могу

сказать.

Он не двигается и не признаёт мои слова. Айзек

страдает. Я встаю, слегка покачиваясь. Я должна

что-то делать. Должна его покормить. Как он кормил

меня, когда я страдала. Задерживаюсь в дверях,

наблюдая, как плечи мужчины слегка поднимаются и

опускаются, когда он дышит.

Это моя вина. Айзек не должен быть здесь. Я

разрушила его жизнь. Я никогда не читала книгу

Ника. Только те несколько глав, которые Айзек

читал мне, сидя на краю моей больничной койки. Я

не хотела знать, как закончилась история. Вот

почему избегала её. Но теперь я это сделаю. У меня

появилось желание узнать, как Ник закончил нашу

историю. То, что он должен был рассказать о том,

как всё между нами закончилось. Это была его

история, которая заставила меня написать ответ, и

затем застрять посреди грёбаного Южного полюса. С

моим врачом. Который не должен быть здесь.

Я готовлю ужин. Трудно сосредоточиться на

чём-либо, кроме дара, который оставил для меня

Смотритель Зоопарка, но боль за Айзека

перевешивает мою одержимость. Я открываю три

банки овощей и отвариваю макароны в форме

бабочек. Смешиваю всё вместе, добавив немного

консервированного куриного бульона. И несу

тарелки в гостиную. Мы не можем больше есть за