Испорченная кровь

По всему дому разбросаны шестьдесят три книги. Я взяла каждую, пролистала страницы, коснулась чисел в правом верхнем углу. Начала читать две из них — классиков, которых уже читала — но не могла заставить себя сосредоточиться. У меня двадцать три лёгких цветастых свитера, шесть пар джинсов, шесть пар треников, двенадцать пар носков, восемнадцать рубашек, двенадцать пар штанов для йоги. Одна пара дождевых сапог — размер Айзека. На стенах ещё шесть репродукций, кроме Ф. Кэли; все они украинского иллюзиониста Олега Шупляка (Прим. ред.: Иллюзионизм (франц. illusionnisme, от лат. illusio — обман, насмешка) имитация видимого мира в произведениях изобразительного искусства, создание впечатления реально существующих предметов и пространства). В гостиной «Воробьи» — одно из его безобидных произведений. По всему дому развешаны размытые лица известных исторических деятелей, почти неотделимым образом смешанные с пейзажами. Та, что на чердаке, беспокоит меня больше всего. Я пыталась вырвать её из стены ножом для масла, но она так прочно закреплена, что у меня не получается сдвинуть картину с места. На ней человек в капюшоне, который держит в вытянутых руках две косы. Его рот и глаза – зияющие, тёмные, пустые дыры. Сначала вы видите жуткую пустоту — грядущее насилие. Но когда ваши глаза приспосабливаются, в поле зрения появляется череп: тёмные зеницы глаз между косами, зубы, которые всего секунду назад были рисунком на ткани. Мой похититель повесил смерть в моей спальне. Осознание этого вызывает тошноту. Остальные репродукции, разбросанные по всему дому, включают в себя: «Гитлер и дракон», «Фрейд и озеро», «Дарвин под мостом с таинственной фигурой в плаще». Моя наименее любимая — «Зима», на которой по заснеженной деревне едет человек, оседлав яка… и два глаза холодно смотрят на меня. Это ощущается как послание.

Когда я сосчитала всё в своём шкафу и шкафу Айзека, то начала считать вещи на кухне. Отмечаю цвета мебели и стен. Не знаю, что ищу, но мне нужно как-то занять свой мозг. Когда мне больше нечего считать, я говорю с Айзеком. Он готовит для нас кофе, как делал и раньше, и мы сидим за столом.

— Почему ты хотел улететь на красном велосипеде?

Он поднимает брови. Айзек не привык к вопросам от меня.

— Я ничего не знаю о тебе, — говорю я.

— Ты никогда этого не хотела.

Это жалит. И немного соответствует действительности. Я преуспела в «держись от меня подальше» имидже.

— Действительно так.

Считаю кухонные шкафы. Я забыла это сделать.

— Почему? — он вращает чашку с кофе по кругу и поднимает её ко рту. Прежде, чем сделать глоток, мужчина снова опускает чашку.

Я пользуюсь моментом, чтобы подумать.

— Просто я такая.

— Потому что ты предпочла быть такой?

— Разговор должен был быть о тебе.

Он, наконец, делает глоток кофе, после чего толкает кружку по столу в моём направлении. Я уже допила свой. Это предложение мира.

— Мой папа был пьяницей. Он издевался над матерью. Не очень уникальная история, — Айзек пожимает плечами. — Как насчёт тебя?

Я раздумываю, стоит ли применить мои обычные трюки: избежание и отступление, но решаю удивить его. Всё становится скучным, всегда одно и тоже.

— Мама ушла, прежде чем я вступила в период полового созревания. Она была писателем. Сказала, что папа высасывает из неё жизнь, но я думаю, что это сделала жизнь в пригороде. После того как она ушла, мой отец слегка сошёл с ума.

Я делаю глоток кофе Айзека, избегая его взгляда.

— Как именно сошёл с ума?

Я сжимаю губы.

— Правила. Много правил. Отец стал эмоционально нестабильным.

Допиваю его кофе, и он встаёт, чтобы достать виски. Айзек наливает каждому из нас по стопке.

— Вы пытаетесь заставить меня говорить, Доктор?

— Да, мэм.

— Текила работает лучше.

Он улыбается.

— Я сейчас сбегаю до ликёро-водочного магазина и захвачу бутылку.

Опрокидываю стопку прямо в свои кишки. Я даже не пьяна. Сапфира гордилась бы мной. Морщу нос, когда думаю о ней. Что она думает обо всём этом? Наверное, думает, что я убралась из города. Женщина всегда меня обвиняет... какое слово она использует? Бегство?

— Расскажи мне что-нибудь о жизни с ним, — настаивает Айзек. Я сжимаю губы. — Хммм... так много грёбаного дерьма. С чего начать?

Он моргает.

— За неделю до окончания старшей школы, он обнаружил трещину в одном из наших стаканов. Ворвался вихрем в мою комнату, требуя рассказать, как она появилась. Когда я не смогла дать ему ответ, отец отказывался разговаривать со мной. В течение трёх недель. Даже не пришёл на мой выпускной. Мой папа. Он мог превратить стакан в проблему, равносильную подростковой беременности.

Я протягиваю кружку, и Айзек наполняет её.

— Ненавижу виски, — говорю я.

— Я тоже.

Наклоняю голову.

— Тише, — произносит он. — Ты не можешь судить мой оборот речи.

Я вытягиваю руку на столе и опускаю на неё голову.