Испорченная кровь

Я мгновенно поднимаюсь на ноги, распахиваю люк и босиком сбегаю вниз по лестнице, прежде чем достигаю последней ступени. Я скачу через две ступеньки за раз и торможу в дверях кухни. Айзек сидит за столом, обхватив голову руками. Его волосы торчат вверх, как если бы он всю ночь проводил по ним руками. Я наблюдаю, как под столом с кроличьей скоростью дёргается мужское колено. Он переживает семь стадий горя, по версии похищенного. Судя по его налитым кровью глазам, я бы сказала, что доктор находится на стадии «Принятия».

— Айзек.

Он смотрит на меня. Несмотря на моё желание знать, что он чувствует, я отвожу взгляд. Я давно потеряла привилегию знать его мысли. Мои ноги мёрзнут, я жалею, что не надела носки. Иду к окну и указываю на снег.

— Окна в этом доме, — говорю я, — все они выходят на одну сторону.

Туман в его глазах, кажется, немного рассеивается. Айзек отодвигается от стола и встаёт рядом со мной.

— Да… — говорит он. Конечно, доктор тоже это знал. Только потому, что я была в тумане, не означает, что и он был.

Он обросший, больше, чем я когда-либо видела. Отрываю глаза от него, и мы вместе смотрим на снег. Мы так близко, что достаточно протянуть мизинец, и я коснусь его руки.

— Что за домом? — спрашивает Айзек.

Между нами опускается тишина, прежде чем я произношу:

— Генератор...

— Ты думаешь?

— Да, думаю.

Мы смотрим друг на друга. У меня по рукам бегут мурашки.

— Он может заправлять его, — говорю я. — Думаю, что до тех пор, пока мы остаёмся здесь, он будет пополнять генератор. Если мы выясним код и выйдем, то потеряем электричество и замёрзнем.

Айзек надолго и глубоко задумывается над этим. Всё звучит логично. Для меня, по крайней мере.

— Почему? — спрашивает Айзек. — Почему ты так думаешь?

— Это из Библии, — отвечаю я, а затем автоматически вздрагиваю.

— Тебе придётся объяснить мне, почему ты так считаешь, Сенна, — говорит он, хмурясь. Его голос резок. Айзек теряет со мной терпение, что не совсем справедливо, так как мы оба в одной лодке.

— Ты видел картину, которая висит рядом с дверью? — мужчина кивает. Конечно. Как он мог пропустить? На стенах этого дома висят семь репродукций. Когда вы проводите шесть недель где-то взаперти, то проводите много времени, рассматривая произведения искусства на стенах.

— Это картина Ф. Кэли (Прим. ред.: Фредерик Кейли Робинсон (англ.

 Frederick Cayley Robinson)1862

-1927

, британский художник

, представитель  символизма

 и викторианской сказочной живописи

). Это должны быть Адам и Ева, когда они обнаружили, что должны покинуть Эдем.

Айзек качает головой.

— Я думал, что это просто два очень депрессивных человека на пляже.

Я улыбаюсь.

— Мы как первые люди, — произношу я.

— Адам и Ева? — он уже полон неверия, что я даже не хочу рассказывать ему остальное. Пожимаю плечами.

— Конечно.

— Продолжай, — говорит он.

— Бог поселил их в райском саду и сказал не есть запретный плод, помнишь?

Теперь настала очередь Айзека пожимать плечами.

— Да, полагаю. Воскресная школа, базовые знания.

— После того, как они были искушены и съели плод, то остались сами по себе, изгнаны из божьего места, которое он создал для них, лишены его защиты. — Когда Айзек ничего не говорит, я продолжаю: — Они покидают абсолютный рай и теперь должны заботиться о себе: охотиться, возделывать землю, познать холод, смерть и роды.

Когда последнее слово покидает мой рот, я краснею. Было глупо с моей стороны упоминать роды, учитывая Дафни и их ещё не родившегося ребенка. Но Айзека это не останавливает.

— Так ты считаешь, — говорит он, сдвинув брови вместе, — что пока мы остаёмся здесь — в месте, которое наш похититель обустроил для нас — мы будем в безопасности, и он будет поддерживать тепло и пополнять запасы еды?

— Это просто моё предположение, Айзек. Я не знаю.

— Что за запретный плод?

Я стучу пальцем по столу.

— Клавиатура, может быть...

— Это маразм, — отвечает он. — И если одна картина означает так много, что ещё здесь скрыто?

Я не хочу думать об этом.

— Сегодня вечером я приготовлю ужин, — произношу в ответ.

Я смотрю в окно, пока чищу картошку над раковиной. Потом смотрю вниз на кожуру, сваленную в противную кучу. Мы должны это съесть. Скоро мы, вероятно, будем голодать, мечтая о кусочке картофельной кожуры. Я сгребаю кожурки и держу их в ладони, не уверенная, что с ними делать. Я посчитала картофель, прежде чем выбрать из них четыре самых маленьких, из пятидесяти фунтового мешка. Семьдесят картофелин. Насколько мы могли бы их растянуть? И муку, рис и овсянку? Казалось бы, много, но мы понятия не имели, как долго будем заключены здесь.

Заключены. Здесь.

Я ем кожуру. По крайней мере, таким образом, она не пропадёт.