Но было кое-что, что я не рассказала полиции о том дне, когда была изнасилована. Даже когда они давили на меня для получения более подробной информации. Я не могла заставить себя говорить.
Правда заключалась в том, что, в действительности, он говорил со мной. Или, возможно, просто говорил. С Богом, с воздухом, с самим собой, или, возможно, с кем-то, кто отказался от него. Я до сих пор слышу его голос. Когда сплю, слышу, как он шепчет мне на ухо, и я с криком просыпаюсь. С того момента как он начал и до того момента, когда закончил, он повторял одно и тоже снова и снова:
Это упущение. Может быть, из-за этого его не нашли. Может быть, ещё одна женщина была изнасилована, потому что я могла сделать нечто большее. Но в тот момент, когда вас разрушают, ваша душа темнеет без всякой на то причины, кроме чьей-то садистской жестокости, и вы думаете только о своём выживании.
Я не знала, как жить со своим выживанием, и не знала, как убить себя. Вместо этого я планировала, что сделаю с ним. В то время как Айзек кормил меня и вытягивал из снов, которые заставляли меня трястись и кричать, я разрывала своего насильника на куски, бросая их в озеро Вашингтон. Поливала бензином и сжигала живьём. Срезала с него кожу, как Лисбет Саландер (
) сделала с Нильсом Бьюрман (
Но этого было не достаточно. Никогда не бывает достаточно. Так что я обратила месть за то, что случилось, на себя. Чувствовала себя бесполезной. Не хотела, чтобы рядом со мной был кто-то стоящий. Айзек и был таким человеком. Поэтому я избавилась и от него. Но здесь мы были заперты и обезоружены. Голодающие. Человек, который напевал «
Что-то упирается в мой гипс. Айзек щёлкает выключатель, который зажигает лампочки над входной дверью. Так давно свет, а не тьма, был моим компаньоном, что глазам требуется минута, чтобы привыкнуть. Действительно, Смотритель Зоопарка оставил мне что-то: ящик прямоугольной формы, высота которого достигает колен. Ящик чисто белый, блестящий и гладкий, как инкрустация раковины устрицы. На крышке красные слова, буквы выглядят так, будто кто-то обмакнул палец в кровь, прежде чем их написал.
«
Моя реакция больше внутренняя. Вся моя суть корчится так, как будто я открытая рана, и кто-то высыпал на меня соль, как на одну из тех улиток, которую ребёнок по соседству использовал для своих пыток. Я, спотыкаясь, иду вперёд и наклоняюсь к коробке.
Моя рука дрожит, когда опускается вниз, чтобы коснуться слов. Я тянусь к букве «И», рассекая её пополам. Она высохла, но кусочки прилипают к кончику пальца. Я кладу палец в рот, красные крошки соприкасаются с языком. Всё это время Айзек стоит, как статуя, у меня за спиной. Затем я наклоняюсь, позволяя костылю упасть, начинаю стонать от горя и чувствую руки Айзека вокруг своей талии. Он тянет меня обратно в дом и пинком захлопывает дверь.
— Не-е-е-е-ет! Это кровь, Айзек. Это кровь. Отпусти меня!
Он держит меня сзади, пока я вырываюсь, пытаясь от него уйти.
— Шшшш, — шепчет он мне в ухо. — Ты можешь повредить ногу. Сядь на диван, Сенна. Я принесу его тебе.