Исповедь

Мы видим: Маркс, как никто до него, воспринял главнейшую суть борьбы широко и многозначно, эпохально и сиюминутно, всемирно и индивидуально. Избрав для себя невероятно тяжкий, но, по твердому его убеждению, счастливый удел борца, он до серединного рубежа жизни, еще в первую четверть своего восходящего творческого пути, со всем ответственным реализмом поставил перед собой и со всем откровением мудрости ответил на самые существенные вопросы:

Во имя чего Борьба?

Борьба какими средствами?

И ответил он не как аракул, изрекающий посетившую его истину, а как человек, эту истину у жизни вызнавший, выстрадавший; как человек практики, дела. Он не диктует, не предписывает — он открывает свои принципы и обращает их прежде всего к самому себе, к своим последователям. Не случайно созданный Союз коммунистов в общем представлении является «партией Маркса», а Коммунистический Манифест — программой практического действия для новых и новых отрядов пролетариата.

«Когда я увидел Маркса, — вспоминает ветеран революционного движения Фридрих Лесснер о поре рождения Манифеста, — я тотчас же почувствовал величие и колоссальное превосходство этого удивительного человека. Меня охватило чувство уверенности, что рабочее движение, находящееся под руководством таких вождей, должно победить». Он подчеркивает: «Маркс был рожден народным вождем».

Создавая основополагающее учение о новом обществе, разрабатывая стратегию и тактику борьбы коммунистов, постоянно сплачивая революционные силы, Маркс одновременно на жизненной основе формирует и утверждает революционную мораль, нравственный кодекс народного борца. Из практического опыта «партии Маркса» можно вывести как бы два направления, две линии борьбы. Всеобщая, магистральная линия бескомпромиссной схватки с главным врагом пролетариата — капиталом. И другая — защитная линия, предохраняющая силы от опасных попутчиков и сопутствующих помех — так трудно ее рассчитать и выверить, но она так необходима для успешного, беспрепятственного движения к конечной цели.

«Коммунизму необходимо избавиться прежде всего от этого «лжебрата», — бросит однажды Маркс мимоходом реплику о прудонизме. Но он может сказать это не раз и не два. Кроме прудонизма, философствующего в нищете и о нищете, слишком много «лжебратьев» появляется у коммунизма, слишком широкое распространение получает имитация и симуляция революционности — от того знакомого молодому Энгельсу барменского полицейского комиссара, который выдавал себя за коммуниста, до оппортунизма «законных» стражей марксизма — Бернштейна и Каутского. И то, как ставит себя марксизм в отношении незваных «лжебратьев», хкакой водораздел проводит в теории и практике, какую определяет нравственную позицию, дает возможность с особой ясностью увидеть и понять Марксово кредо борьбы. Пожалуй, нагляднее всего это раскрывает многолетняя и остродраматическая история отношений с бакунизмом.

Бывший артиллерийский офицер, сын мелкопоместного тверского дворянина Михаил Бакунин встречается с Марксом в Париже после четырехлетнего эмигрантского блуждания по Европе с репутацией гонимого царизмом революционера, заочно приговоренного к сибирской ссылке и лишенного дворянского звания. Бакунину к тому времени уже тридцать, Маркс на четыре года моложе. Они выступают с одной газетной трибуны, вместе обличают социальные пороки буржуазного общества и вместе, по распоряжению министерства Гизо, подлежат изгнанию из пределов Франции. С первого знакомства «инстинктивный» социалист Бакунин восхищается талантами, эрудицией Маркса, его стойкой преданностью пролетарскому делу, что, впрочем, не мешает ему стать завсегдатаем салонов Жорж Санд и Луи Блана, с тем же горячим энтузиазмом принимать идейное и духовное облучение прудонизмом, подготовляясь к собственной инкубации анархических идей.

Некоторое время спустя, уже в Брюсселе, Бакунин вновь встречает Маркса, но уже очевидно, что создатель Манифеста, обличающий прудоновскую «философию нищеты», и будущий предводитель анархизма не могут стать близкими сотрудниками, единомышленниками, что пути их расходятся. Маркс не отказывает в дружбе и защите гонимому, оклеветанному революционеру, хотя гот вовсе не избавился ни от политического эклектизма, ни от псевдореволюционного фразерства — что ж, может, это результат атмосферного давления предреволюционной поры — Европа чревата революцией, призрак коммунизма бродит по континенту.

…В восставший Париж Бакунин отправляется пешком от бельгийско-французской границы и доберется как раз к победному завершению февральских боев. С удовольствием будет прогуливаться по улицам с ружьем за спиной, выступать перед парижскими леваками с «зажигательными» идеями всеобщей уравниловки, непрерывной революции, уничтожения всех государств, освобождения всех славян…

Надышавшись грозовым озоном Парижа, но не удовлетворенный ходом дел, Бакунин предпримет печально-революционную одиссею по бурлящим городам Европы.